Голос Начальника зашелся в громовом кашле, а перед тем, как послышался щелчок выключателя, пробормотал: «Черт знает, что за бред!» Это замечание мгновенно разнеслось по всем тюремным галереям.
Лицо сокамерника Тристрама было пепельно-серым.
— Господи, прости нас, грешных, — крестясь, проговорил глубоко потрясенный экс-священник. — Они выбрали другой путь. Они молятся силам зла. Господи, спаси нас!
Но Тристрам был в приподнятом состоянии духа.
— Неужели вы не понимаете, что это значит? — воскликнул он. — Это значит, что Интерфаза подходит к концу. Самая короткая в истории Интерфаза. Государство достигло предела отчаяния. Грех! Они говорят о грехе! Скоро мы будем на свободе. Не сегодня-завтра.
Тристрам потер руки.
— О-о, Дерек, Дерек! — прорычал он. — Как бы дождаться!
Осень сменилась зимой, но та молитва, конечно, осталась без ответа. Никто, по правде говоря, на нее всерьез и не надеялся. Что касается Правительства Его Величества, то, с его стороны, это была простая уступка иррациональному: теперь никто не мог сказать, что оно — Правительство Его Величества — не испробовало всех средств.
— Всё свидетельствует пред вами, что все пути ведут обратно к Господу всемогущему, — заявил Шонни однажды декабрьским днем. Он был оптимистом гораздо большим, чем сокамерник Тристрама.
— Либерализм означает покорение природы, покорение природы означает развитие науки, развитие науки ведет к гелиоцентрическому пониманию мира, гелиоцентрическое понимание мира порождает открытость разума к пониманию того, что существуют и другие формы разума, кроме человеческого, и…
Шонни глубоко вздохнул и отхлебнул сливянки.
— … и тогда… Понимаете, дело в том, что если вы допускаете такую возможность, то этим вы признаете и возможность существования сверхчеловеческого разума, а значит — вы вернулись к Богу.
С сияющим лицом он смотрел на свояченицу. На кухне его жена пыталась что-нибудь приготовить из их жалких пайков.
— Однако сверхчеловеческий разум может творить зло, — проговорила Беатриса-Джоанна. — Тогда это уже не Бог, не так ли?
— Где есть зло, там обязательно есть и добро, — изрек Шонни.
Он был непоколебим. Улыбкой Беатриса-Джоанна показала, что, безусловно, верит ему. Еще добрых два месяца ей придется почти во всем зависеть от Шонни. Жизнь внутри ее шевелилась, живот у Беатрисы-Джоанны вздулся, но чувствовала она себя хорошо. Забот хватало, однако Беатриса-Джоанна была почти счастлива. Ее не оставляло чувство вины перед Тристрамом, беспокоили проблемы, вызванные необходимостью так долго хранить секрет своего пребывания здесь. Когда приходили гости или заглядывали работники с фермы, Беатрисе— Джоанне приходилось бежать в туалет с той скоростью, какую могла позволить ее нынешняя комплекция. Выходить на улицу она могла только тайно, после наступления темноты. Мейвис и Беатриса-Джоанна гуляли между засохшими рядами кустов «живой» изгороди и полями погибшей пшеницы и ячменя. Детишки держались молодцами. Им еще раньше было велено не болтать лишнего об опасных и кощунственных разговорах родителей. Бог был их тайной, такой же тайной стала и беременность их тети. Дети были смышлеными и симпатичными деревенскими ребятишками, хотя и чуть более худенькими, чем следовало бы Димфне было семь, а Ллуэлину девять лет. Сегодня, за пару дней до Рождества, они сидели дома и вырезали из кусочков картона листики остролиста. Настоящий остролист был весь поражен болезнью.
