Тристрам перевернул наручное микрорадио. Часы на обратной стороне показывали половину первого.
— Я должен бежать.
Тристрам поцеловал Беатрису-Джоанну в мокрый лоб.
— Позаботься о себе, дорогая. Сходи в больницу и покажись кому-нибудь.
— Ничего страшного. Просто животик болит.
И в самом деле, будто специально для него, Беатриса— Джоанна стала выглядеть значительно бодрее.
Тристрам оставил жену одну (ведь у нее только «животик болит») и присоединился к группе соседей, поджидавших лифт. И престарелый мистер Этроул, и Фиппс, и Артур Спрэгг, и мисс Рантинг — все они были прессованными брикетами человечества, вроде брикетов пищевых: смесь Европы, Африки, Азии, присыпанная солью Полинезии, и все они направлялись на работу в свои Министерства и Народные Предприятия. Олсоп и бородатый Абазофф, Даркин и Хамидун, миссис Гау, мужа которой забрали три недели назад, — они были готовы заступить на смену, заканчивающуюся двумя часами позже смены Тристрама. Мистер Этроул говорил дрожащим старческим голосом: — Нет ничего хорошего в том, как мне кажется, что эти легавые повсюду за нами наблюдают. Я молодой был — такого не было. Если вам хотелось перекурить в сортире — вы шли и курили, и никто не задавал никаких вопросов. Не то что теперь, да-да! Теперь эти легавые вам прямо в затылок сопят, куда ни пойдешь. Не к добру все это, я так думаю.
Этроул ворчал, бородатый Абазофф кивал, пока они не втиснулись в лифт. Этроул был старым, безобидным и не очень умным человеком, завинчивавшим один большой винт на задних стенках телевизионных ящиков, которые ползли перед ним бесконечной чередой на ленте конвейера.
В лифте Тристрам тихонько спросил миссис Гау:
— Есть новости?
Миссис Гау — женщина лет за сорок, с продолговатым лицом, сухой кожей, смуглая, как цыганка, подняла на него глаза.
— Ни слова. Я уверена, что его расстреляли. Они его расстреляли! — неожиданно выкрикнула она. Окружавшие их люди делали вид, что ничего не слышат.
— Ну, этого не может быть! — Тристрам ободряюще похлопал ее по тонкой руке. — Ведь он в действительности не совершил нйкакогопреступления. Он скоро вернется, вот увидите.
— Он сам виноват, — продолжала миссис Гау. — Он пил этот алк. И разглагольствовал. Я ему всегда говорила, что как-нибудь он наболтает лишнего.
— Ничего, ничего, — утешал соседку Тристрам, продолжая похлопывать ее по руке.
Правда заключалась в том, что мистер Гау в тот день (с «технической», так сказать, точки зрения) вообще ничего не говорил. Он просто издал громкий неприличный звук — рыгнул,
