— Признаюсь, что было, то было.
— Но зачем ты это делала?
— Потому что мой отец всегда говорил, будто так можно получить Господне наставление.
— Господне наставление? — искренне удивился Томас.
— Так мы считали. Мы ошибались. Господь велел мне остаться в Кастийон-д'Арбизоне, и это привело лишь к пыткам и завтрашнему костру.
— Пыткам? — спросил Томас.
В его голосе ей послышался ужас, и это побудило ее взглянуть на него, а потом она медленно вытянула левую ногу, и он увидел у нее на внутренней стороне бедра обезобразивший нежную кожу свежий ожог.
— Они пытали меня каленым железом, и я призналась им во всем, в чем не было ни слова правды. Признала себя нищенствующей, потому что меня пытали.
При воспоминании о муках глаза ее наполнились слезами.
— Они жгли меня каленым железом, а когда я кричала, заявляли, что это вопит дьявол, пытающийся покинуть мое тело.
Она поджала ногу и показала ему правую руку с такими же отметинами.
— Но они не тронули это, — гневно заявила она, неожиданно открыв свою маленькую грудь. — Отец Рубер заявил, что дьявол будет сосать ее и это будет мука страшнее всего, что причинили мне церковники.
Женевьева снова подтянула колени и умолкла, захлебнувшись слезами.
— Церковь любит причинять людям боль, — продолжила она, помолчав. — Тебе ли не знать.
— Знаю, — подтвердил Томас, едва удержавшись, чтобы не приподнять полы черного одеяния и показать ей свои рубцы, оставленные каленым железом, когда у него выпытывали тайну Грааля.
Эта пытка была бескровная, устав запрещал служителям церкви проливать кровь, но умелый палач может довести человека до крика, не оставив на его теле ни единой царапинки.
— Я хорошо это знаю, — повторил Томас.
— Тогда будь же ты проклят! — воскликнула девушка, к которой вновь вернулась былая дерзость. — И ты, и все вы, святоши-мучители!
Томас встал и поднял фонарь.
— Я принесу тебе что-нибудь из одежды.
— Боишься меня, монашек? — насмешливо спросила она.
— Боюсь? — Томас искренне удивился. — Чего?
— Вот этого, святоша! — воскликнула она, выставив напоказ свою наготу, и, сопровождаемый ее громким хохотом, он выскочил из камеры и захлопнул за собой дверь.
Опустив засовы, он прислонился к стене и долго смотрел в пустоту. Перед ним стояли глаза Женевьевы, ее загадочный взор. Эта грязная, голая, растрепанная, бледная, отощавшая до костей еретичка показалась ему прекрасной, но на нем лежала обязанность, которую он должен исполнить утром. Богоданная обязанность.
