— Ну раз ты не хочешь, чтобы я убил ее сейчас, так хотя бы заткни ее проклятую пасть, — сказал сэр Гийом.
Он вытащил нож и протянул Томасу.
— Отрежь ей язык.
Томас не посмотрел на клинок. Он еще не успел снять монашеское облачение, поэтому подобрал полы длинной сутаны, чтобы спуститься к темницам, где девушка кричала по-французски пленникам в других камерах, что все они умрут и что дьявол будет отплясывать на их костях под музыку, наигрываемую чертями. Он зажег от догоравшего факела светильник с фитилем из ситника, подошел к камере нищенствующей и поднял два засова.
При звуке отодвигавшихся засовов она затихла, а когда массивная дверь отворилась, отпрянула к дальней стене темницы. Джейк последовал за Томасом вниз и, увидев девушку в тусклом свете светильника, издал смешок.
— Хочешь я ее успокою, а?
— Ступай лучше поспи, Джейк, — сказал Томас.
— Не надо, обойдусь, — настаивал Джейк.
— Поспи! — рявкнул Томас, вдруг рассердившись, потому что девушка выглядела такой беззащитной.
Беззащитной она выглядела потому, что была обнаженной. Голая, в чем мать родила, тоненькая, как стрелка, мертвенно-бледная, искусанная блохами, с грязными слипшимися волосами, с распахнутыми глазами, похожая на дикого зверька. Она сидела на вонючей соломе, обхватив руками прижатые к груди коленки, чтобы скрыть свою наготу. Набрав в грудь побольше воздуха, словно собирая последние остатки храбрости, она заговорила по-французски осипшим, сорванным голосом:
— Ты англичанин.
— Я англичанин, — подтвердил Томас.
— Но английский поп ничем не лучше любого другого, — бросила она горько.
— Возможно, — согласился Томас. Он поставил светильник на пол и сел рядом с открытой дверью, поскольку в камере стояла жуткая вонь. — Я только хочу, чтобы ты перестала орать и будоражить людей.
Она возвела глаза к потолку.
— Нынче утром меня сожгут, — промолвила она. — Так неужели ты думаешь, я пожалею, что помешала каким-то дуракам выспаться?
— Подумала бы лучше о своей душе, — посоветовал Томас.
Но эти благочестивые слова не произвели на еретичку ни малейшего впечатления. Тростниковый фитиль горел плохо, слабый огонек еле просвечивал сквозь роговой колпак мутно-желтым светом.
— С чего это они забрали у тебя одежду? — спросил он.
— Потому что я оторвала от платья полоску и пыталась задушить тюремщика.
Голос ее был спокойным, но взгляд, брошенный на Томаса, был дерзким и вызывающим, как будто она заранее ожидала осуждающих слов.
Лучник с трудом удержался от улыбки, представив себе, как эта хрупкая девушка бросается на толстенного тюремщика, но он не показал виду, а продолжал свои расспросы:
