В сложные дела Костяковых, связанные с бизнесом и политикой, Сторожев не вникал и не собирался этого делать, знал только, что братья стоят друг за друга горой. Было их, родных, трое, но средний, Леонид, очень заметный в свое время сарынский общественный деятель, трагически утонул на реке Медведице, где ловил с братьями рыбу. Ходили туманные слухи, что это не просто несчастный случай. Леонид был политический романтик, торопивший события и перешедший будто бы дорогу родным братьям, мешая воплотиться их нечистым помыслам, вот они его будто бы и убрали. Слишком мелодраматично, чтобы было похоже на правду. Имелась и другая версия: якобы жена Павла Ирина влюбилась в Леонида и была готова уйти к нему от мужа.
В общем, история темная.
Старший Костяков о брате не упоминал даже в состоянии алкогольного беспамятства, другие тоже не касались этой семейной тайны, а Сторожеву хватило ума не любопытствовать.
Валера не верил, что Павел Витальевич смог взять на душу смертный грех братоубийства. Он человек жесткий, может, даже жестокий, когда касается дела, но лирик в душе, любитель творчества Эрнеста Хемингуэя. По следам писателя побывал и в Памплоне на бое быков, и на горе Килиманджаро, и на Кубу летал. Правда, везде портил себе впечатление тем, что срывался от переполнявших эмоций в запой и его, бесчувственного, возвращали на родину.
Париж он оставлял на сладкое, но боялся, что там, при изобилии вина, изящных парижских женщин и травящей душу аккордеонной музыки, начнет пить сразу же. И тут ему пришла в голову идея. Он позвал Сторожева, который к той поре второй год состоял при нем личным наркологом, и предложил смотаться в Париж вместе. За его счет, естественно. Сторожев согласился. Полетели. Два дня Павел Витальевич держался. К тому же его сильно разочаровали парижские женщины, аккордеонной музыкой тоже никто на улицах не услаждал слух. Маловато как-то вообще было поэтического духа, зато слишком много выходцев из бывших французских колоний. Костяков обошел все кафе, бистро и кабачки, в которых якобы бывал Хемингуэй. И в одном из этих заведений сказал:
– Все, Валера, не могу! Быть в Париже и не пить – это дичь какая-то. Извини, но я поехал.
И он поехал. И началось. Сторожев по утрам надевал белый халат, ругался с Костяковым, дозировал опохмелку, в обед заставлял есть, принуждал принимать таблетки, в течение дня Павел Витальевич кое-как держался на подсосе (и очень радовался своему состоянию), вечером неукоснительно напивался, утром все начиналось сначала. Так пролетела неделя. Павлу Витальевичу очень понравилась эта поездка, он уговаривал Сторожева повторить ее с какими-нибудь двумя приятными интеллигентными девушками, потому что Париж без любви не Париж, но Сторожев отговаривался занятостью. Да и у Павла Витальевича в последние годы перерывы между загулами становились все продолжительнее – здоровье не позволяло уходить вразнос так часто и надолго, как раньше.
