Кассиопея принесла два пенолежака. Один из них она отдала Тану, на второй, пристроив его в противоположном конце рубки, улеглась сама. Тан слегка обиделся, но ничего не сказал. Пожав плечами, он последовал примеру девочки.
Мягко вползали сумерки, наполняя корабль чернотой. Тан сомкнул глаза и мгновенно отключился. Ему приснился чудесный цветной сон, будто бы он сидит на яблоне, сплошь покрытой солнечными спелыми яблоками, и разговаривает с веселым рыжим кроликом. А потом кролик вдруг подергал Тана лапкой за плечо и сказал:
— Мне страшно.
Издав страдальческое мычание, Тан разлепил веки. Девочка лежала рядом, ее теплое дыхание обдавало щеку.
— Мне страшно, — вновь сказала она.
Тан с трудом подавил зевок.
— Не бойся. Я с тобой.
Сон ушел. Тан лежал, тупо уставив глаза в неразличимую в темноте переборку, и с раздражением думал о том, что наверняка не выспится, а значит, рефлексы будут замедлены, что не очень хорошо, учитывая скверный характер леса. Девочка, судя по всему, заснула, прижавшись к своему спасителю худеньким тельцем. Едва Тан подумал об этом, как тоненький голосок спросил:
— Ты спишь?
— Почти, — ответил Тан.
— Расскажи что–нибудь.
— А что?
— Что хочешь.
Тан задумался. Он мог рассказать про грабежи на Катанре и Тропше, дерзком налете на особняк Дорманна, первого богача Белонны, про резню, которую учинил на Толимисе. Тан мог рассказать про блеск звезд и долгие скитания по галактикам, а также про кровь, боль и ужас. Но он не хотел, чтобы часть его жестокого «я» вселилась в рыжее существо, доверчиво примостившееся у него под боком. Поэтому Тан принялся рассказывать о своем детстве, об отце, которого почти не знал, о матери, которую почти не помнил, о своем любимце Маслике и старом деревянном доме, в котором он прожил так много лет. Он рассказывал о чарующих глаз закатах, о купаниях в ледяной воде горного ручья, о своих проказах и, поощренный ее веселым смехом, о детских мечтах. Неожиданно для себя Тан обнаружил, что помнит их, и он говорил о них с упоением. Он рассказывал долго, уже не для нее, для себя. Он вспоминал лица друзей и той, что подарила ему первый, такой сладкий поцелуй. Он ощущал его наяву, как и запах малинового варенья, которое варили в их доме летними вечерами. Это было славное время, Тан совершенно забыл о нем.
Наконец он умолк.
Похвала Кассиопеи звучала искренне.
— Здорово! — сказала она. — Мне ни за что бы так не рассказать. Слушай, Тан, а ты вовсе не такой страшный, как о тебе рассказывают.
