— Она в хижине для тех, кто «под паром».
Пилар лежала в шезлонге. Перед ней стояла шахматная доска с расставленными фигурами, но все они были на месте: она не играла. Она плохо выглядела: вся как-то осунулась. Она лежала с закрытыми глазами, но открыла их, когда услышала, что мы идем.
— Здравствуй, дорогой Гленн, — сказала она, словно ждала его. — Надеюсь, все прошло благополучно.
— Никаких проблем, — ответил мальчик. Он достал банку. — Качество плохое.
— Все хорошо, — ответила Пилар. — Если рассматривать картину в целом. Аманда, Рен, будьте добры, принесите мне стакан воды.
— Я схожу, — сказала я.
— Обе, — сказала Пилар. — Прошу вас.
Она хотела поговорить без нас. Мы вышли из хижины, стараясь идти как можно медленнее. Мне хотелось послушать, что они будут говорить, — мед тут ни при чем, это точно. Меня сильно напугал вид Пилар.
— Он не из плебсвилля, — шепнула Аманда. — Из охраняемого поселка.
Я и сама так подумала, но вслух сказала:
— Откуда ты знаешь?
В охраняемых поселках жили сотрудники корпораций — все эти ученые и бизнесмены, которые, как говорил Адам Первый, уничтожали старые виды и создавали новые и вообще губили мир. Хотя я и не могла поверить, что мой родной отец в «Здравайзере» такое делал; но, как бы то ни было, с чего вдруг Пилар общаться с кем-то из тамошних?
— Нутром чую, — сказала Аманда.
Когда мы вернулись со стаканом воды, Пилар опять лежала с закрытыми глазами. Мальчик сидел рядом; он передвинул несколько шахматных фигур. Белая королева была окружена: еще один ход, и ей конец.
— Спасибо, — сказала Пилар, беря у Аманды стакан. — И тебе спасибо, Гленн, милый, что пришел.
Он встал.
— Ну ладно, пока, — неловко сказал он, и Пилар ему улыбнулась. Сияюще, но слабо.
Мне захотелось ее обнять — такая она была хрупкая и маленькая. Мы пошли обратно к «Древу жизни», и Гленн с нами.
— Ей по правде плохо, да? — спросила Аманда.
— Болезнь — это дефект дизайна, — ответил мальчик. — Его можно поправить.
Да, наверняка он из охраняемого поселка. Так разговаривают только тамошние мозговитые: не отвечают прямо на вопрос, а изрекают какую-то общую мысль, словно точно знают, что она верна. Интересно, так ли разговаривает мой родной отец? Может быть.
— Значит, если бы ты делал мир, ты бы сделал его лучше? — спросила я.
Я имела в виду — лучше, чем Бог. Меня вдруг охватило праведное негодование. Как на Бернис. Как на вертоградарей.
— Да, — ответил он. — Именно так.
