Обещание | страница 19

– Как вы написали в одном эссе, «всякий любимец, всякий социальный феномен прекрасно понимает, что любая любовь и любая феноменальность держится на живом мясе». Возникает ощущение, что любовь – это самое яркое ваше жизненное впечатление? Так ли это?

– Нет. Самое мое яркое жизненное впечатление – это унижение. Унижение, которое я испытываю при столкновении с жизнью, ежедневной и ежечасной. Может быть, я и стал делать то, что стал делать, когда понял, что этот мир настроен против меня. Причем в данном случае у меня нет особого сострадания только к себе. Просто я очень хорошо знаю, в чем именно заключается мое унижение.

– Но это унижение, наверное, должны чувствовать и ваши читатели, зрители, только уже получая его от вас?

– А они его и чувствуют. Даже если я говорю только о себе. Правда, есть и приятные исключенья. Так, в свое время меня очень удивило, что один припухшего вида человек, слушая мое выступление, заметил: «Вот мужик дает. Молоток». (Это обо мне-то.) А однажды еще подошел то ли мальчик, то ли девочка, то ли собачка со словами: «Это вы все про меня написали». Вообще-то я писал про другое. Но мне было тоже приятно.

– Можно ли сказать о вас, что вы принадлежите к тому типу поэта или писателя, для которого вопрос о собственной жизни, ее успехе или неуспехе становится сутью и смыслом поэтического высказывания?

– Можно. Я принципиально иначе, чем многие (которые, кстати, во всех смыслах достойней и лучше меня), отношусь к своим книгам. Если угодно, как к сериалу, где каждое новое стихотворение перестает быть просто стихотвореньем, а становится исполненным (либо неисполненным) обещаньем. Как будто ты проживаешь свою жизнь, фиксируешь ее, а потом говоришь «вот так жить нельзя», «а вот так у меня не получилось», «а вот так можно попробовать». Но в любом случае ты всегда ощущаешь себя добровольной подопытной крысой. Не могу сказать, что это такое уж большое наслаждение.