Наверху заскрипели досками, и две босые грязные ступни чуть не по футу каждая, свесясь с нар, закачались на уровне затянутой форменным кителем унтер-офицерской груди.
Иван озабоченно глянул на верхние нары.
Плечистый красноармеец в синих кавалерийских галифе и полосатой флотской тельняшке, подчеркнуто беспечно потягиваясь, сидел на нарах – разлинованный сине-белыми полосами, плотный, тяжелый, точно собранный из прямых каменных пластов.
Немец понял, по-видимому, только последнюю фразу, а может быть, и ему надоели одни тычки прикладом, наносимые молчком. И он, как видно считающий себя знатоком русского языка и поэтому спустившийся в землячку без переводчика, решил поразвлечься разговором.
– Нет работ, загст ду? – немец ядовито покривил свой и без того опущенный уголками книзу рот…– Ха-ха-ха! Нет работ! Нишево! На руззкий спина работ всегда есть!
Сияя лоснящейся мордой, он ржал над собственным остроумием, не обращая внимания на хмурые лица окружающих.
– Хе-хе-хе. Зей маль! Вир хабен каине арбайт… (Смотри-ка! Мы не имеем работы..)
После свиного шницеля, после рома, после утренних радиопередач ему можно было и повеселиться.
Но человек в полосатой тельняшке оказался плохим ценителем одностороннего унтер-офицерского остроумия.
– Чего ты там квохчешь? – сверху вниз глядя на немца, хмуро спросил он и ткнул себя грязными ногтями в грудь.– Я? И чтобы землю копать? Кому землю копать?! Вам?! Черепа вам прикладом сносить – вот моя работа! – неожиданно громко, ненавидяще гаркнул он, качнувшись вперед. На секунду показалось, что с высоты почти полутора метров он всей тяжестью рухнет сейчас на плечи немца.
Унтер, сразу нахмурясь, отшагнул к двери и, не спуская глаз с подергивающегося лица красноармейца, протянул руку назад, к сопровождающему его солдату-итальянцу.
Тот быстро вложил в руку унтера винтовку.
Щелк затвора расколол напряженную тишину. Но красноармеец, вдруг удовлетворенно усмехнувшись, не дрогнув ни одним мускулом лица, сказал только, неспешно, со вкусом и с каким-то мрачным торжеством:
– Плевал я на тебя вместе с твоей работой. Па-адумаешь, микроба. Ясно? – И тогда даже самый недогадливый понял, что это – самоубийство. Как видно, парень был слишком горд и озлоблен.
Не умещаясь в землянке, оглушительно, туго ударил выстрел. Посыпался песок из щелей потолка, и на лицо Ивана Корнева сверху брызнуло чем-то теплым.
Застреленный, завалясь на спину, бился на верхних нарах.
Убийца, опустив винтовку, стоял в дверях. Кисловато пахло бездымным порохом. И хотя в землянке молчали, немец спросил бешено, хрипло:
