Сразу затрещал кондукторский свисток, и, печально и торжественно будя отзвук в тысячах сердец, завторил свистку корабельный горн у подножки головного вагона.
Иван и Елка поцеловались холодными строгими губами – это был их первый поцелуй на людях,– и Иван, перехватив рукой винтовку, встал на подножку вагона. Шумно вздохнул паровоз, скрипучим шепотком заговорили вагонные колеса. Над звонко столкнувшимися буферами из открытых дверей задних теплушек хлынули ярые голоса гармоник и сразу подчинившая все посторонние звуки многоголосая песня о трех танкистах.
Елка, все ускоряя шаг, не отрывая руки от черного прута поручня, шла по дощатой платформе рядом с вагоном. Ее синие полные слез глаза снизу вверх смотрели на Ивана, а Иван, свешиваясь с подножки, твердил тревожной скороговоркой:
– Ты же под поезд попадешь, Лена. Ведь мы же не навечно. Все будет хорошо. Вот увидишь…
Она жалобно улыбнулась ему в последний раз и разжала пальцы. Словно только и дожидавшийся этого, состав рванулся вперед, и Иван, уже на полном ходу, вошел в тамбур.
Мимо текли дома, серые крыши пакгаузов, бесконечные составы, забившие все тупики и ветки Ленинграда Второго Варшавского.
В приморской сизой вечерней дымке, точно медный, тускло сверкающий шлем, стоял купол Исаакиевского собора, живым, теплым блеском выбивался из-за нагромождения крыш огненный язычок Адмиралтейского шпиля.
Иван, не отвечая на расспросы товарищей, полез на верхнюю полку. События последних дней теплой и грустной волной опять потекли сквозь его сердце…
Двадцать первого июня в полдень он встретил Елку «а самой середине Тучкова моста.
– Встреча на мосту к разлуке, – смеясь, сказала Елка. Она знала, что миноносец Ивана встал на капитальный ремонт и теперь они будут видеться чаще.
На углу Гребецкой и Большого, в толчее под солнцем, девчонка продавала гвоздику.
Иван выбрал тогда два самых больших цветка.
– Ваня, смотри, какие слоники! – пораженно вскрикнула Елка, останавливаясь перед витриной «Уральских самоцветов».
Семь одинаковых яшмовых слонов паслись на зеленом бархате среди нагромождения пепельниц, пресс-папье и сердоликовых заколок для галстуков.
Иван тут же взялся за медную скобу магазинной двери.
– Куда ты? Оставь, пожалуйста! Это же глупость, безделушка…
Но Ивана не обманешь – восторженные нотки, минуту назад прорвавшиеся в голосе Елки, еще звучат в его ушах.
В магазине, несмотря на полдень, прохладные сумерки, цветные смягчающие шорох шагов дорожки на полу, полное безлюдье. Магазинчик напоминает языческую кумирню – столько в нем всяких больших и малых истуканчиков, высеченных из камня черепах, птиц и прочих литых и точеных фигурок.
