День двадцать седьмой.
Еще немного и я на нее сорвусь. К списку „мешающей“ классики добавились Шуман, Бюсси, Брамс и Свиридов. Скучно до тошноты. Раньше поражался возможной вариативности бытия, которая не доступна простым смертным. Теперь поражаюсь как я мог этому поражаться.
День, наверное, тридцать какой-то.
Несколько дней подряд пил. Просто пил. Ничерта не помню. И со счета сбился. Может снова начать считать с сегодняшнего как с первого? А смысл? Как будто это что-то изменит. Берлиоз, Мендельсон, Римский-Корсаков и Бизе ее величество раздражают. Возможно и еще что-то, но этого я уже не помню.
Завтра буду слушать Вивальди, а вообще-то запас классики на компакт-дисках заканчивается. Значит скоро лишусь еще одной забавы…»
— Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди, — мурчал под нос Алтаев. — Под музыку Вивальди, под старый клавесин…
Он воткнул диск с «Временами года» в музыкальный центр и сел за стол. Ручка заерзала по бумаге, выводя в верхнем углу листа «День тридцать какой-то там. Будем считать тридцать восьмой».
Написав эту фразу, Алтаев деловито покосился на часы, потом на дверь. Створка властно распахнулась.
— Почему вы шумите, Сережа? — в голосе Акименко появились новые властные, менторские нотки.
— Я слушаю музыку, а не шумлю, — спокойно отозвался Сергей.
— Я попросила бы вас не забываться. То что вы ведете мои дела не дает Вам права вести себя столь фривольно. Потрудитесь убрать звук и убраться из моего кабинета.
— Как вам будет угодно, — кивнул Сергей и великий классик оборвал свое душеизлияние на половине тянущейся ноты.
Он вышел в коридор и потащил сигарету из пачки. Нет, курить нельзя, Ольга взбесится. Боже, Ольга Вячеславовна, славный человечек. Девушка сорок пятого года рождения, мечтающая о нашествии инопланетян и умении летать. Где эта Ольга Акименко? Нету. А куда девалась? И кто сделал из нее этого монстра самовлюбленного? Деньги, положение, или он, Сергей Борисович Алтаев?
Не заметил, как чиркнул зажигалкой и прикурил. Тьфу ты пропасть! Ну и пусть, пусть орет. Поорет и перестанет. Надо будет ей завтра Рахманинова поставить. Стоп, а почему именно Рахманинова?
Алтаев прислушался, откуда-то издалека доносился звук. Точнее не звук даже, а отзвуки. Играли вживую, играли Рахманинова.
Сергей пошел на знакомые аккорды. Рояль разрывался непостоянством классика. Алтаев взлетел по лестнице на второй этаж, распахнул огромные створки дверей и оборвал звучание. Маша, что сидела за инструментом, посмотрела на него как на неизбежную помеху, с которой приходится мириться.
