— Я понимаю.
— А что вы почувствовали, Тео, — продолжала гнуть свое мисс Кун, — когда закончили перевод свитков?
— Э-э… облегчение. Оттого, что сделал хорошее дело.
— А какой-либо душевный подъем, нет? Прилив взволнованных чувств? — Она явно пыталась помочь ему слиться со стереотипом, который кажется привлекательным большинству зрителей.
— Скорее, довольство, — это походило на последнее предложение, какое вносится при заключении сделки одной из двух несговорчивых сторона.
— Угу, — произнесла Барбара Кун, и повернулась к камере, к легионам своих поклонников. — Конечно, читателей этого Евангелия изумит множество расхождений между рассказом Малха и теми версиями происходившего, которые известны нам по Библии. Например, та часть его рассказа, которая относится к Иисусу в Гефсиманском саду, — та, в которой Иуда предает Иисуса, и один из его учеников отсекает ухо Малха мечом…
Тео молча кивал. Он понимал, это реферативное изложение случившегося означает, что его тщательно отрепетированная, отснятая пару минут назад театральная декламация обречена на забвение.
— В Библии, — продолжала мисс Кун, — а именно, в «Евангелии от святого Луки», который был врачом, сказано, что Иисус исцелил ухо Малха наложением рук. Однако, по словам Малха, ухо осталось не исцеленным. Малх возвращается домой, рану его перевязывают, затем она воспаляется — это он описывает очень подробно — и, наконец, подсыхает. И до конца жизни Малха с этой стороны его головы свисает что-то вроде хряща.
— Или женского украшения, как столь живо описывает его Малх, — вставил Тео.
— Иными словами, — продолжала мисс Кун, — чуда не происходит. Святой Лука выдумал его. Солгал. Как, по-вашему, отреагируют на это христиане?
— Э-э… ну, я надеюсь, их это заинтересует.
Мисс Кун слегка склонила голову набок — то был ее фирменный жест отчасти испуганного изумления, который камера обычно показывала крупным планом.
— Позвольте, спросить вас, Тео, какова ваша личная вера?
— У меня ее нет.
Мисс Кун откинулась назад, якобы задумавшись.
— Если я попрошу вас представить, с вашего позволения… Допустим, вы обладали бы верой, что бы вы почувствовали, прочитав, что последним, сказанным на кресте Иисусом, было не «совершилось!»[3] и не «в руки Твои предаю дух мой»,[4] а «Прошу, кто-нибудь, прошу, убейте меня»?
— М-м… ну, думаю, это позволило бы мне по-новому взглянуть на человечность Иисуса и на весь ужас того, что ему пришлось перенести.
— На вас, Тео, это подействовало именно так?
