Но я не могу этого сделать. На нас внимательно смотрят десятки глаз.
С этого дня мы почти все время вместе.
Мы говорим, говорим — и не можем наговориться. Наши поцелуи и ласки стали какими-то дозированными. Я уже знаю, когда Тоня не выдержит и, задыхаясь, жалобно попросит меня, чтоб я перестал. И я перестаю, я отпускаю ее. Хотя мне хочется сделать все до конца, но я помню, что она еще ни с кем, что она — почти что моя невеста, что она доверяет мне, и что все зависит только от меня. И я ее отпускаю.
Потом я помогаю ей застегнуть лифчик.
Конечно, ведь застежка-то на спине.
Тоне самой это очень неудобно делать.
Но я готов все делать сам.
И раздевать ее, и одевать.
Но по части «одевать» мне доверяют только лифчик.
Когда наше дыхание восстанавливается, мы снова говорим, говорим, говорим.
Никогда не думал, что возможна такая степень интимности с девушкой. Невольно сравниваю себя, Тоню и ловеласа с молодухой. Спрашивается, у кого была большая близость, у них, или у нас? Да, он овладел ею, она ему отдалась, но теперь они даже не здороваются. А мы с Тоней?
Я готов умереть за нее. Настолько я ее люблю.
Но полностью близки мы не были.
Так где же настоящая любовь?
Кто может ответить?
Осталась всего неделя.
Когда я это понял, то мне показалось, что волосы на моей голове зашевелились. Как быстро! Причем, вокруг все только и говорят о приближающемся отъезде, говорят, как о великой радости, а я совсем не хочу уезжать. Не потому, что мне здесь уж очень нравится, нет.
Я не хочу расставаться с Тоней.
Наши отношения приобрели какую-то новую окраску.
Особенно после того, как я принес ей цветы.
Смешно. Казалось бы, чего особенного — цветы.
Но здесь никто не дарит девушкам цветов.
Отношения сложились в основном простые и грубоватые.
А тут я, идя к Тоне (третья дверь от нашей!), взял с собой цветы. Пять роз. Купил у бабули. Стою у двери.
Тоня выходит, видит цветы и лицо ее вспыхивает.
Ее сокурсницы глядят на меня так, словно я свалился с луны.
Это еще что. На следующий день все наши стали смотреть на нас с Тоней иначе. Даже четверокурсники. Они сидели на лавочке, видимо, трепались, а я подошел сзади. Вдруг слышу, ловелас, тот, который обслужил молодуху, говорит:
— А где наши влюбленные?
Кто-то толкнул его в бок, и он повернулся, и наши глаза встретились.
Секунду-другую мы смотрели друг на друга. Потом он хмыкнул и отвернулся.
Нет, он ничем не оскорбил, ни Тоню, ни наши отношения.
Но я понял, что мы теперь у всех на устах. Про нас говорят.
