Как ни странно, но обошлось без карательных мер, ОМОНа, "Тайфуна" и пр. Пока, по крайней мере, всё тихо, и очень удобно стало ходить через эти открытые ворота, не упрашивая пропустить.
Впрочем, "это, конечно, хорошо, но мало", как говорил Шендерович. Надо сразу начинать с захвата штаба и вахты и уничтожения всех находящихся там "сотрудников администрации".
13.2.08. 10–20
Тоска, тоска, тоска... Как возникает боль по мере прохождения анестезии после операции, так и у меня – после бурных первых дней сейчас наступает "отходняк" после отказа в УДО, понимание, что придётся сидеть ещё три года, до 2011, до самого конца, и деваться некуда. Хотя мать и уверяет, что Большаков из ніжегородского УФСИНа ей сказал, что с судьёй была обо мне отдельная беседа, что УФСИН хочет меня отпустить, что сам он был на 99% уверен в благополучном исходе... Но результат – налицо, и с ним не поспоришь. Есть, конечно, ещё жалкий, маленький шанс в виде кассации, которую мой адвокат будет писать непременно, да и я тоже могу, несмотря на отвращение к писанию таких бумаг и – особенно – к той власти, которой их надо подавать. Если УФСИН так уж хочет от меня избавиться – могли бы использовать свои связи и влияние в областном суде, дабы отменить решение Тоншаевского. Но всё это – конечно же, из области сказок и несбыточных фантазий...
Наступает "отходняк" и в зоне – после "бунта" прошлой пятницы (8 февраля) и бесшабашной вольницы выходных. Вчера с утра выродок Макаревич и какое–то ещё начальство с ним попёрлись на 12–й барак (самый блатной в зоне), оттуда вскоре "пробили" (сообщили), что всех (не только 13–й, но и прочие, видимо) просят одеться и быть готовыми выйти на улицу. Пошли слухи о приезде ОМОНа, о том, что он уже в зоне, о том, что сейчас может быть то ли побоище с применением дубинок, то ли большой шмон (часто применяемый всей этой мразью в погонах в качестве наказания. И то сказать: ведь избивать людей дубинками через 4 дня после событий, когда в лагере уже давно царит полное спокойствие, – это "беспредел" и скандал, на который разумные люди вряд ли пойдут; а вот шмон – это вполне законное у них "режимное мероприятие", которое можно устраивать "по усмотрению администрации" хоть каждый день по 2 раза. И придраться вроде бы не к чему, – полномочия начальства не превышены, – и жизнь людям этими шмонами, после которых всё приходится часами убирать и складывать, можно превратить в такой ад, что мало не покажется никому...). Но ни того, ни другого не произошло; зато ближе к обеду пошли слухи, что приехала какая–то "комиссия по режиму" (а другие говорили, что "по правам человека"), так что надо, как всегда, "лишние вещи (“сидора”) убирать в каптёрку". Убирать я ничего не стал, только снял с крючка на торце шконки, выходящем в проход, свои 2 телогрейки и "лепень" (робу), положил на шконку. Как раз в это время я был безумно занят: нашёл–таки наконец, идиот этакий, письма от Эделева, вложенные адвокатом в ту же тетрадку, что и поздравительные открытки, и переданную мне накануне суда на нашей встрече в кабинете Русинова. Тогда, в тот вечер, я никаких писем там не обнаружил, только чистые открытки (от Е. С. по моей просьбе); потом хотел проверить ещё разок – так не мог уже найти и саму тетрадь, забыл, куда её сунул. Склероз, увы... А вчера, после обеда, вдруг неожиданно в большом пакете с тетрадями и письмами, лежащем у меня в изголовье под матрасом, нашёл и эту тетрадь, а потом вдруг в ней, совершенно неожиданно, – эделевские письма!.. Так что в ожидании комиссии я был полностью поглощён срочным писанием на них ответа, дабы завтра же (т. е. сегодня) его отправить. А комиссия, как я в душе и ожидал, к нам в барак даже не зашла...
