Антуанетта отодвинулась и еще больше побледнела; выражение растерянности и отчаяния в ее глазах вызвало у Кампфа нечто, похожее на жалость.
— Да ладно, оставь ее, — сказал он, останавливая занесенную руку Розины. — Малышка устала, она перенервничала и сама не знает, что говорит… Иди ложись, Антуанетта.
Антуанетта не шевелилась; мать легонько подтолкнула ее в спину:
— Давай, брысь отсюда, и без возражений; живей, или уж держись у меня…
Антуанетта содрогалась всем телом, но вышла она медленно, не проронив ни единой слезы.
— Очаровательно, — сказала госпожа Кампф, когда она ушла, — то ли еще будет… Впрочем, я была совсем такой же в ее возрасте; но я не моя бедная мамочка, которая никогда не умела сказать мне «нет»… Я ее укрощу, клянусь тебе…
— Ну, выспится, и все пройдет; она утомлена; уже одиннадцать часов, она не привыкла ложиться так поздно, именно поэтому она так разнервничалась… Продолжим составлять список, это более интересное занятие, — заключил Кампф.
Глубокой ночью мисс Бетти разбудили рыдания, доносившиеся из соседней комнаты. Она зажгла лампу и с минуту прислушивалась, приложив ухо к стене. Гувернантка впервые слышала, чтобы девочка плакала: обычно, когда госпожа Кампф бранила ее, ей удавалось проглатывать слезы, не издав ни звука.
— What’s the matter with you, child? Are you ill?[14] — спросила англичанка.
Всхлипывания резко прекратились.
— Полагаю, вас отругала ваша мать, но ведь это для вашего же блага… Завтра вы перед ней извинитесь, обниметесь, и все будет забыто; а сейчас надо спать. Не хотите ли горячего липового настоя? Нет? Вы могли бы мне все-таки ответить, моя дорогая, — прибавила она, так как Антуанетта молчала. — Ox! Dear, dear, это так некрасиво — девочка, которая ведет себя как бука! Вы огорчаете вашего ангела-хранителя…
Антуанетта состроила гримасу, подумав: «Мерзкая англичанка!», и протянула к стене свои слабенькие сжатые кулачки. Все они мерзкие эгоисты, лицемеры, все без исключения… Им всем совершенно безразлично, что она задыхается от слез, совсем одна в темноте, что она чувствует себя скверно и одиноко, как потерявшаяся собака…
Никто ее не любит, ни одна душа на целом свете… Значит, эти слепцы, эти дураки не видят, что она в тысячу раз умнее, образованнее, одухотвореннее, чем все они вместе взятые. И эти люди еще осмеливаются ее воспитывать и поучать… Грубые, некультурные нувориши. Ах! Как она над ними потешалась весь вечер, но они, естественно, ничего не заметили… Она может рыдать или хохотать прямо у них под носом, а они не удостоят ее даже взглядом… Четырнадцатилетний ребенок, девчонка, это нечто столь же презренное и низкое, как собака… По какому праву они отправляют ее спать, наказывают ее, оскорбляют? «Ах, как я жажду их смерти!» Было слышно, как за стеной спокойно дышит во сне гувернантка. Антуанетта снова заплакала, но тише, глотая слезы, которые стекали к уголкам губ и попадали в рот; внезапно она стала испытывать странное удовольствие: впервые в жизни она так плакала, без гримас и икоты, тихо, как плачут женщины… Позднее она будет так же плакать из-за несчастной любви… Она долго прислушивалась к рыданиям в своей груди, напоминавшим приглушенный и глубокий морской рокот… Во рту от слез появился привкус морской соли… Она зажгла лампу и с любопытством посмотрела в зеркало. Веки набухли, щеки были в красных пятнах. Как маленькая побитая девчонка. Какая она уродина… Антуанетта вновь всхлипнула.
