– Помоги себе сама... – как будто очнувшись, вздохнула Яна. – Сколько раз я это слышала...
Прикрыв глаза, девушка все же попробовала просить прощения, слезы струились по перекошенному лицу, и губы шевелились: «Прости... Прости...»: несколько секунд назад она представляла огромный беременный живот жены своего лживого жениха как взорвавшийся арбуз, но теперь она мысленно склеила его так, чтобы он был белым гладким вареничком, и вроде почувствовала облегчение.
– Подружки, давайте подхомячим колбаску и забубеним сала! – Штукатурша разложила на бумажечках вкусные кусочки, и все умирающие и близкие к ним потянулись к тумбочке Дормидонтовны.
– Какая же вы невозмутимая, – позавидовала Яна.
– А вы, девчонки, принимайте народное лекарство – фенозепам. У нас в бригаде – у кого чего случилось – сразу достаем по таблеточке, и дальше все по барабану – и то, что муж алкоголик, и то, что дочка – блядь, и то, что начальник – сволочь...
– Но если страх – это бес, разве можно его прогнать фенозепамом?
– Сложно у тебя все, – подозрительно прищурилась Дормидонтовна. – Тревожишься – выпей! Не хочешь фенозепам – опрокинь стакан красного вина, эффект тот же. Эх, девоньки, давайте купим бутылочку, посидим после отбоя...
2
Голубая палата – не желтая комната в Арле.
В неврологии все голубое: стены, занавески, одеяла...
Серо-голубое лицо наркомана, которого санитары транзитом катят в кресле по коридору. Вообще-то он с другого отделения. Но ездит через неврологию. Наркоман настолько худой, что его тело под одеждой должно быть живым ужасом. Смотреть на лицо с запавшими черными глазницами так страшно, что Яна с Леной, завидев «привидение», прячутся в палату.
Не голубые здесь – только лечащая врач и завотделением, они уже двадцать минут целуются за искусственной пальмой в рекреации и думают, что их не замечают. А ведь у него сын, а ведь у нее – семья... И об этом шепчутся медсестры за стойкой.
Из окна видны ржаво-голубые крыши – у них тоже своя жизнь... Снега и дожди принимают из первых рук. И зачем-то хранят годами случайно залетевшие вещи...
Короче, царит на отделении голубая грусть, и лишь приподнятая Дормидонтовна галопом мчится на массаж.
Ох, и полюбила же штукатурша массажиста высшей категории со стажем! Мужчина немолодой, но крепкий: боцманские усы, тельняшка.
Штукатурша перед каждой процедурой намоется, надушится, причешется – приходит, как после свидания, счастливая.
– Ну и натирает он мне спину! Туда-сюда, словно ковры раскатывает... А потом погладит, как ветерком пролетит. Только смущаюсь я, мне ведь прописали массировать до самого копчика, он раз и рукой скользнет по попе, а у меня немеет сердце... – Дормидонтовна мечтательно откинулась на подушки. – Я и после выписки к нему ходить буду – платно.
