Санька знал, что Тема Белопольский искренне к нему привязан, но ясно представлял себе и то, насколько они не пара. Вернее, пара, но ненадолго. До окончания школы, никак не дальше. Есть такое детское стихотворение про зверят, которые дружно играют вместе на площадке молодняка в зоопарке — но, когда вырастут, разведут их по разным клеткам, и лучше им потом больше не встречаться. К последнему классу нехитрую мудрость этого стишка усвоили, наверное, уже все ребята. А уж Тема — тот вообще мог бы пересказать ее такими умными словами, что его не понял бы не только никто из соучеников, но и многие из взрослых. И Тема прекрасно осознавал, что раньше или позже, но Санек станет для него прошлым. Добрым, приятным воспоминанием — как память о первом мороженом, съеденном когда-то тайком от родителей. Или о первой тайком от них же просмотренной порнушке.
Когда это случится, когда Санек отстанет или, лучше сказать, сойдет с дистанции, — Артем заранее определить не мог. Но, созваниваясь с товарищем, делясь с ним жвачкой, прогуливаясь по улицам, он иногда поглядывал на него словно бы со стороны. И как бы он удивился, если б случайно встретил ответный взгляд Сани — точно такой же, несущий в себе будущее прощание! Слишком уж они были разными, в первую очередь по семейному достатку. Отец Артема то и дело приносил домой пухлые конверты с долларами, мать, риелтор, на выгодных сделках зарабатывала немногим меньше. У обоих было по хорошему автомобилю, третий, «какой-нибудь симпатичный джипеныш», по маминому выражению, был обещан Теме на восемнадцатилетие, если он к тому времени получит права. Жили Белопольские в огромной четырехкомнатной квартире, и еще одна, «холостяцкая» студия в мансарде, гарсоньерка, как шутливо называли ее в семье, дожидалась, когда Тема начнет самостоятельную жизнь, поступив на социологический факультет МГУ.
И хотя, по сути, это поступление было ему уже давно обеспечено, Тема все равно к нему готовился. Не только занимался с репетиторами, но и самостоятельно (пусть не совсем самостоятельно, а под папиным руководством, но все же) изучал социологию. Причем не только теорию, но и практику. Весь прошлый год будущий социолог носил с собой в школу толстую тетрадь, где на разворотах рисовал кружочки и стрелочки. Сложный порядок этих значков должен был показывать взаимоотношения одноклассников, их вражду и дружбу.
А вражды еще в прошлом, десятом, классе и особенно в девятом было больше чем достаточно. Сейчас, в одиннадцатом, после лета даже странно было вспоминать, как резко тогда разбился вдруг коллектив на две команды — сначала разделились парни, потом за ними потянулись и девчонки, почти все, только Коза и Лила оставались в стороне. Девочки шептались друг у друга за спиной и плели тонкие интриги, мальчишки в основном выясняли отношения более простым и прямым способом — кулаками. Чуть не на каждой перемене случались стычки, после уроков во дворе вспыхивали крупномасштабные драки. Чтобы наладить систему распознавания «свой — чужой», одна группировка ходила по школе с обязательно расстегнутым воротником, другая, наоборот, верхнюю пуговицу держала застегнутой. И бывало, что один из ребят подходил к другому и говорил: «А ты чего пуговицу расстегнул? Ты не из наших. А ну, застегни, а то получишь!»
