— А для меня чудо было, — вдруг произнесла Римма, — Я знаю, это мое чудо.
— Бог наказал вас всепрощением, а нас победой, — сказал Д., — Вас заклеймил позором, а нас — гибелью миллионов лучших людей.
— Нет, чудо было, — упрямо повторила Римма, — Для меня, мое чудо!
А Густав сказал:
— Женщины улавливают нам недоступное.
Неожиданно Эрик, глядя на Д., что-то спросил.
— Что он сказал?
Густав поморщился.
— Глупость... Убивали ли вы людей на войне?
Его не впервые спрашивали об этом. Он обычно отделывался широкой улыбкой: «А как же, на войне только этим и занимаются». Что еще можно было сказать.
То было на встрече с ребятами в школе на Петроградской. Он ответил, что на то и война. На нас напали, нам пришлось отбиваться. Спрашивала его девочка с двумя тощими косичками, сама тоненькая. Когда Д. ответил, она продолжала ждать, и остальные тоже молча ждали. Кто-то спросил: «Расскажите». «Неохота» — сказал Д.
После встречи учительница молодая, покраснев, сказала: «Извините, эта девочка, она верующая, ничего с ней не поделаешь».
Д. успокоил ее, все естественно. Больше он не выступал. За последние годы что-то произошло. Их уже меньше интересовали подвиги, танковые сражения. Сколько он убивал — разве он знал? Попал или не попал — не угадаешь, солдату не всегда известно.
— Сколько? — поинтересовался Эрик. — Сколько вы убили?
Д. пожал плечами. Стреляешь из окопа в другой окоп, или на дорогу. Попал, не попал, шут его знает. Цель исчезает. Спрятался? Упал?
Густав пробормотал что-то неодобрительно, но мальчик продолжал смотреть на Д. От его взгляда ему было не по себе. Было время, когда он с удовольствием рассказывал, как они из своей дурищи бабахнут в дом и дома нет, пыль, обломки. Смотришь в триплекс, как этот уже не дом, а мусор взметался в воздух вместе с душами обитателей, сколько их там было, все они улетали в небеса.
Сейчас он не мог расписывать эти картины ни Эрику, никому другому. Почему, он не отдавал себе отчета.
— Не знаю сколько, — признался он, и добавил твердо: — знаю только, что наших убили больше, чем немцев.
Это не было ответом. Его спрашивали, сколько он убил на той войне, убил людей. Он убивал фашистов, а Эрик спрашивал про людей, вот в чем дело. Такая произошла пересортица.
Прежде, чем распрощаться, мы постояли на набережной. Было одиннадцать вечера, а заря все не гасла, вода в канале отражала бесцветное небо, оно излучало свет без солнца, неизвестно откуда он шел.
Как все странно выглядит, — говорил Густав.
