Говорят, что нельзя забывать преступления правителей. А вот война, она же состоит не только из Победы. Римма говорила ему: «Вылезай из окопов, из танка, хватит, хватит, чего тебе выяснять, ты же не историк». Почему прошлое не отпускает его? Оно все время шевелится под пленкой нынешней жизни. То там, то тут прорывается, не остывает. Иногда ни с того, ни с сего. Недавно в разговоре с дочкой ему вспомнилось, как в батальоне они съели последнюю артиллерийскую лошадь. Только спустя несколько месяцев получили два американских джипа из ленд-лизовских. И они с Лаврентьевым учились таскать на этих машинах пушки по весенней распутице. Джип буксовал, и он собирал ветки подкладывать под колеса.
— Знаете, Густав, я буду начистоту, иначе нет смысла. Известно было, что вы расстреливаете комиссаров, коммунистов, евреев, начальников и тому подобных.
— Солдаты этим не занимались.
— Вы пили кофе и ждали, когда жители передохнут. Так? Вы выполняли указания фюрера, то есть вашего главнокомандующего.
— Нас также убивали, гибли обмороженные... Господи, о чем мы?
— Извините, если я разворошил.
— Вы уверены, что нас тут не прослушивают?
— Мне плевать.
— Я думаю, что вы не могли выкинуть белый флаг без разрешения Сталина.
— Мы все время пытались прорвать блокаду.
— Наверное, нет единственно правильной истории, — сказал Густав. — В России мы оскотинились. Стыдно вспомнить.
Густав подцепил последний пельмешек, макнул в сметану, зажмурился от удовольствия, похвалил Римму изысканно, употребляя: «Нигде... ничего подобного...» и продекламировал:
Essen, Trinken und nicht
Wir verlorene Paradies
Что означало:
Едой, а не питьем
Мы потеряли рай.
Он вдруг разоткровенничался, рассказал, как дочь его расторгла брак с фабрикантом, потомком Бисмарка, вышла замуж за еврея и уехала с ним в Израиль.
— Вот что творит Провидение, тоже чудо.
Так же, как и то, что он сидит у человека, который хотел его убить, от которого он бежал, чудо, что они оба уцелели, и то, что встретились, и то, что они могут так сидеть.
Густав сказал:
— Прошлое дарит нам удивление, а не утешение.
Для Д. была удивительна дисциплина немецких офицеров, наши командиры вряд ли бы удержались, они вошли бы в город.
Тут вмешалась Римма. Она спросила, представляли ли они, немцы, что творилось в городе.
— Конечно, представляли.
— Вы понимали, что вы душите город голодом, что вы воюете не с солдатами, а с горожанами?
— Конечно, Ленинград была не самая почетная операция, — согласился Густав. — Европейские города объявляли в таких случаях себя открытыми городами. Ленинград же упирался.
