Ее лицо в лунном свете светилось какой-то неземной красотой. Он не мог оторвать от нее взгляд. Ее губы, скулы, глаза, даже четкая линия подбородка — все полно счастья и такой чистоты, что он даже пальцем не посмел бы к ней прикоснуться. В ее радости светилась сама душа. Это было нечто им доселе невиданное.
Потом выражение ее лица вдруг переменилось.
— Я искренне сочувствую вам, — сказала она.
— Почему?
— Просто вижу, что вы страдаете. Мне кажется, Моник… Вы ведь расстроились из-за того, что она не пришла?
— Моник вольна делать что хочет.
Бритт в нерешительности молчала, но наконец спросила:
— Я могу вам чем-то помочь?
Элиот удивился и ответил тоже не сразу:
— Здесь ничего уже не поделаешь…
— Я могу хотя бы выслушать вас, от этого вам наверняка станет легче… Если, конечно, вы захотите рассказывать.
Элиот с минуту подумал, затем огляделся вокруг.
— Хотите немного пройтись? В Дели нет более спокойного уголка, чем здесь, в окрестностях посольства.
— Да, с удовольствием.
Элиот сказал шоферу, что они скоро вернутся, закрыл дверцу, и они пошли по тротуару. Невдалеке медленно двигалась группа гостей с приема, тоже, видно, решившая прогуляться в этот восхитительно свежий вечер. На стоянке оставалось несколько авто, в том числе машина, которая отвезет Бритт в отель.
— Какая экзотика, какая волшебная страна! — Бритт застенчиво взглянула на него. — О, конечно, к Африке это относится тоже. Простите за пафос, вам-то тут все, наверное, привычно.
— Индия и в самом деле сказочна, — сказал Элиот. — Одна из колыбелей цивилизации. Источник, из которого мы все вышли. Материнское млеко, которым вскормлено современное умопомешательство.
Она удивленно улыбнулась.
— Почему такая суровая оценка?
— И сам не знаю. Такое уж настроение. Простите меня. Не слушайте, что я говорю.
— Но вы хотели рассказать о себе. Скажите, что заставляет вас так страдать?
— Страдать?
— Вас выдают глаза, Элиот.
— Хм… Вообще говоря, может, идея прогуляться не так уж хороша.
— Я не хотела вас задеть или расстроить.
— Не беспокойтесь, со мной все в порядке.
Он сопротивлялся желанию рассказать ей правду. Более всего препятствовала тому его гордость, но уже и прошедший прием стал для него как бы репетицией спектакля под названием «Жизнь в унижении». Наверное, следовало бы рассказать ей все. Без гнусных подробностей, конечно… И потом, Бритт и Энтони как члены семьи должны же хоть в общих чертах представлять себе ситуацию.
— Буду краток, Бритт, поскольку не хочу слишком перегружать вас и Энтони своими проблемами. Просто я осознаю, что своим поведением создал необходимость как-то объясниться с вами. Очевидно, вы уже достаточно хорошо поняли, что Моник и я находимся на грани разрыва.
