И надо же было моей судьбе так круто измениться! Теперь я стал другим, хотя внешне выгляжу совершенно так же, как и прежде; ничто в моем поведении, в моих словах, в моем распорядке дня не выдает случившейся перемены, да и рискованно, знаете ли, менять привычный уклад: станут еще шушукаться, показывать на тебя пальцами и выдумывать всякие истории. Так не пойдет; вы никогда не отыщете меня в толпе, никогда не узнаете меня в обыкновенном прохожем, никогда не выдам я своей тайны, и уж если и взялся за перо, то лишь затем, чтобы своим примером наставить и утешить тех, кто нуждается в утешении и наставлении. Пусть и бессмысленна эта затея, ведь дар, он и есть дар, с ним надо родиться, однако же совесть моя требует предпринять эту попытку; мало ли что, может один из тысячи, прочитав эти строки, прольет слезу благодарности и сделается счастлив.
Итак, я возвращался со службы в отвратительном настроении. Тому было много причин: уже сама по себе необходимость работать, добывать деньги на пропитание, невыносимо скучна и тягостна, к тому же, ты несешь бремя ответственности, и страх быть наказанным никогда не оставляет тебя, докучает начальство с его бесчисленными придирками, а коллеги строят козни. Но это еще ничего, если бы не ноябрь: в ноябре я определенно болен, это невыносимая пора, когда голые черные деревья заполоняют улицы, мокрые и истощенные, словно их, как осужденных преступников, сбивает в толпу и гонит куда-то толчками свирепый ветер, перемешанный с хлопьями снега, а они тянут кверху тонкие руки, то ли в немой мольбе, то ли защищаясь от невидимого бича; вот-вот - и тебя тоже поволокут вместе с ними, хотя ты не совершил ничего дурного, сорвут приличную одежду и швырнут, как последнему из мерзавцев, полосатый балахон, скуют запястья железом и, даже не дав попрощаться с родными, швырнут в бездну хаоса, где нет ни начала, ни конца, где вся надежда - на скорую смерть, а вся отрада - видеть муки ближнего, еще более злые, нежели твои. Да, ноябрь ужасен... Однако разве можно найти что-либо ужаснее, нежели ожидать трамвая промозглым ноябрьским вечером, когда черное беззвездное небо нависает над головой, а тусклые фонари зловеще подмигивают, показывая издалека скрюченную фигуру неизвестного прохожего, что идет сюда, засунув руки в карманы, - кто знает, что у него на уме? Ведь кругом ни души, и только дождь долдонит о жестяную крышу трамвайной остановки...
Вот так стоял я однажды, одинокий, как может быть одиноким только человек среди людей, - стоял и ждал. Определенно, мне не стоило оставаться на месте так долго, ведь трамвайные провода, как выяснилось позже, оборвались - следовало собраться с духом и идти пешком, однако слишком уж холоден был ветер и слишком силен дождь. Кто знает, думал я, зачем я вообще здесь нахожусь - здесь, а не в каком-нибудь уютном, теплом и безопасном месте, ведь и звери имеют норы, и птицы - гнезда, а сын человеческий мерзнет и мокнет, и устроен он чересчур сложно для того, чтобы испытывать равномерный покой существования, как все прочие живые твари. Неужели, стонал я, Кто-то, задумавший и создавший нас такими, каковы мы есть, сотворил также и этот ноябрь, и этот дождь, и меня самого, продрогшего, и собрал все созданное в единое место и время, - но зачем?
