Так они оба долго молчали. Потом Сыроедов сказал:
- Ты совсем пропал, это уже не шутки. С тобою с таким дело плохо. Что случилось за эти годы, почему ты так сдал? Когда-то, наверное, ты был совсем другим.
- Не помню, - всхлипнул писатель, - ничего не помню. Вроде бы я долго болел, потом пришел в себя посреди больничной палаты, но оказывается, что пока я был болен, пришла пора умирать. Ты хоть чтонибудь понимаешь в этой жизни?
- Я считаю, Бог есть, - подумав, ответил Сыроедов. - А ты - горький пьяница. Разве можно напечатать то, что ты мне принес? Эти листочки вдоль и поперек исписаны бредом.
- Только в жару и в бреду может жить человек! - заорал в ответ писатель. - Иначе как ты объяснишь, что происходит со мной, почему я не нахожу себе места? Разве я виноват, что у меня есть душа, пусть даже я в нее не верю? Кто сделал так, что меня трогает музыка Моцарта и Шостаковича? Из-за кого, из-за чего мне не дает покоя какой-нибудь оттенок заката или узкая улочка, усыпанная палыми листьями, или "Охотники на снегу"? Почему мне сплошь интересно то, мимо чего другие люди проходят, не замедляя шаг? И поэтому ничто, ничто из обычных радостей и наслаждений жизни не идет ко мне в руки, и я стал хуже самого последнего.
- Не ври, что отличаешься от других, - возразил Сыроедов. - Ты просто взвинченный тип, и свою жизнь ты свел с ума. Есть простые вещи, о которых нужно думать каждый день, иначе каюк. И потом, разве не о чем писать? Ведь те люди, за счет которых существует наш журнал, разве они хотят, чтобы ты их так... макал... во все щели? Найди другую тему, возьми себя в руки, будь умнее.
- Хочешь, я напишу о том, что Гоголь видел черта? - вдруг живо спросил писатель. - Серьезно. Потому и в религию ударился, и уморил себя голодом. Целую книгу про черта, которую потом сжег. Совсем не второй том "Мертвых душ", как учат в школе, а книжку про черта.
- Ну, это уже ни в какие ворота, - безнадежно махнул рукой Сыроедов, - это уже совсем.
- Не веришь? - взвился писатель. - Я тебе сейчас докажу, у меня все материалы с собой, я ношу их в голове, чтобы не показывать чужим...
- Ой, хватит с меня, хватит! - перебил его Сыроедов и совершенно остервенел. - Хватит с меня этого, уйди, не мучь. Уйди, выйди отсюда! Как ты стал таким? Чем я могу тебе помочь?
- Помолись за меня, - тихо ответил писатель, приблизив к Сыроедову свое лицо, не сулившее ничего хорошего, - помолись, а? Не то я однажды кого-нибудь покалечу.
