И было совершенно ясно, что советское общество, как только оно достигнет определённого уровня благополучия и как только оно индивидуализируется, как только, грубо говоря, люди разъедутся по отдельным малогабаритным квартирам (да хоть бы и не малогабаритным), как только исчезнет вот этот двор, который так любил Юрий Бондарев, в котором собираются все, потому что есть один патефон, его выставляют в окно, и все танцуют. Или играют в футбол.
Как только исчезнет этот двор, исчезнет коммунальная квартира или барак, в котором все живут вместе, как только исчезнет вообще индустриальная общность и люди разбредутся по этим квартиркам и включат там свои телевизоры — с этого момента удар этого экзистенциального заболевания будет усилен в сто крат, потому что будет потерян иммунитет по отношению к данному виду заболевания.
И так легко и, в каком-то смысле, так горько и интересно одновременно, прослеживать развитие этого заболевания на теле советской культуры. Одно дело — умствовать по этому поводу, рассуждать об этом абстрактно. А другое дело — проследить это не вообще, а конкретно вот на материале советской культуры.
Я прочитаю в этой связи один рассказ Василия Шукшина, который для меня является русским и советским Сартром, а вовсе не одним из писателей-почвенников. Как мне кажется, нет ничего более наивного и превратного, чем представление о Шукшине, как о классическом почвеннике. Конечно, Шукшину дорога деревня, дорог русский общинный мир и всё прочее. Но Шукшин с огромной тревогой смотрит за процессами, происходящими в советском обществе. И лейтмотивом всего его творчества является крик: «Что же с нами происходит?»
И Шукшин это «Что же с нами происходит» никак не низводит к количеству товаров на прилавках и так далее. Он смотрит глубоко, в самые потаённые пласты человеческой души и культуры. И он видит там то, что, в конечном итоге, и погубило советское общество, и что не могло его не погубить, коль скоро советское отказывалось от метафизичности, от утешения, как от единственного, что преодолевает смертную болезнь.
Рассказ, который я прочитаю выборочно, называется «Думы».
Директор колхоза вдруг восклицает:
— Всё, завтра же исключу из колхоза.
Автор пишет.
И вот так каждую ночь!
Как только маленько угомонится село, уснут люди — он начинает… Заводится, паразит, с конца села и идет. Идет и играет.
А гармонь у него какая-то особенная — орет. Не голосит — орет.
…Дом Матвея Рязанцева, здешнего председателя колхоза, стоял как раз на том месте, где (гармонист — С.К.)выходил из переулка и заворачивал в улицу. Получалось, что гармонь еще в переулке начинала орать, потом огибала дом, и еще долго ее было слышно.
