И в этом смысле здесь хуже, чем в Европе.
Но в Европе при всех её плюсах есть один фантастический минус, который опять-таки феноменологически выносит Европе смертный приговор при том, что она инерционно всё ещё хороша. И она инерционно-то вроде бы движется по правильной траектории. Европа в том смысле, о котором я говорю, она мертва. Всё хорошо. Всё отлажено. Всё чётко. Всё отрегулировано.
И нельзя говорить, что это мелочи. Тьфу — наладить. Тьфу — отрегулировать. Столетия ушли на то, чтобы наладить, отрегулировать, построить этот механизм. Он очень силён. Не надо сбрасывать Европу со счетов.
Всё так, но количество людей, которые страстно, всем своим нутром, всей силой мозга и души рвутся к чему-то сложному, необычному, загадочному, выходящему за рамки существующих нормативов — хотят этого, требуют этого, жить без этого не могут — количество таких людей в Европе ничтожно мало. И каждый, кто там был, работал, наблюдал всё это, вёл соответствующие диалоги в разных интеллектуальных или культурных средах — каждый понимает, что это так.
В метафизическом воздухе современной Европы разлита скука, безразличие и отсутствие последней и окончательной страсти к сложному, к тому, что выходит за рамки и пределы.
Нет этого. Нет для этого главного — того, без чего ничто не может существовать. Нет для этого человеческого материала. Людей нет в достаточном количестве, наделённых теми качествами, которые я только что тут назвал. Всё остальное хорошо. А этого нет. И это смертный приговор.
При том, что, подчёркиваю, Европу никоим образом нельзя скидывать со счетов, она сильна, она ещё будет двигаться. Но в метафизическом, а потом и политическом смысле — это для неё смертный приговор. Эти люди ничего не могут. Они будут хорошо двигаться по инерции. По инерции они зайдут в тупик, а дальше из тупика они не выйдут, потому что они не изменятся. У них нет «изменялки» — этой способности кипеть, тянуться, рваться к чему-то сложному, нетривиальному, необычному, несущему в себе, если не последнюю и главную весть, то хотя бы надежду на какую-то подобную весть.
Здесь этого очень много.
Я постоянно убеждаюсь в этом, выходя перед спектаклями разговаривать со зрителями и оставаясь после спектаклей для того, чтобы говорить с ними по многу-многу часов.
Не должно быть в хорошо прокатанном с помощью всех этих катков, о которых я говорил, обществе, такого количества так тянущихся к сложному людей. В основном, между прочим, молодых.
