Нам говорят, что Павел был ревностным слугой закона и поэтому преследовал Иерусалимскую церковь, которая считалась сектой, нарушающей заповеди Божьи и поэтому подлежащей уничтожению. Считается также, что Павел участвовал в побитии камнями св. архидиакона Стефана, первого христианского мученика. Все это, тем не менее, имеет отношение лишь к сектантству внутри иудаизма, поскольку Иерусалимская церковь была чисто иудаистской, а в те времена Иисус рассматривался только как еврейский мученик, принявший смерть из-за того, что он пытался добиться самоуправления для своего народа.
В какой-то момент Павел увлекся идеей о жертвенном характере смерти Христа и выступил против Иакова, который не соглашался признать своего брата Богом. В Послании к Галатам он всеми силами старается подчеркнуть, что во время обращения в новую веру он был полностью независим от Иерусалимской церкви или любого другого человеческого института, а свои необычные идеи приписывает прямому вмешательству Бога. Павел говорит:
Когда же Бог, избравший меня… благоволил открыть во мне Сына Своего, чтобы я благовествовал Его язычникам…[4]
Выдвинутые Павлом идеи, на которые опирались все последующие евангелисты, были по большей части плодом его воображения. Исследователь христианства С. Дж. Ф. Брендон писал:
Слова об открытии «во мне сына своего» звучат довольно странно, но они очень важны для понимания того, как сам Павел интерпретировал намерения Господа… Внимательно вдумавшись в это заявление, начинаешь понимать, что оно содержит самое невероятное и абсурдное утверждение, которое когда-либо делал человек, и особенно человек с прошлым Павла. Получается, что Господь открыл в личности Павла своего Сына, чтобы он мог «благовествовать Его язычникам»… То есть Павел говорит о воплощении Сына, а такое восприятие Иисуса было абсолютно новым для церкви… Павел придерживается интерпретации христианской веры, которую он сам определяет как существенно отличную от той, которую можно назвать традиционной, или исторической[5].
Если мировоззрение Павла и его последователей отличалось от положений Иерусалимской церкви, возникает вопрос: какими же были эти положения?
В предыдущей книге приводились довольно сложные, но, как мы надеемся, аргументированные доказательства того, что Иерусалимская церковь использовала обряды «живого воскрешения» для высших степеней посвященных. На подобных церемониях кандидат переживал символическую смерть, его оборачивали в саван, а затем он воскресал — как это происходит у современных масонов. Из документов того времени, в том числе свитков Мертвого моря, известно, что в те времена члены секты называли себя «живущими», а остальных иудеев «мертвыми».
