– Этим ты выполнил свои обязанности друга Мерагра, – сухо ответила она. – Можешь больше ничего не говорить.
– Дело не в дружбе с Мерагром… Я считаю это своим долгом.
– Ах, долгом… – На этот раз рот изогнулся в легкой усмешке. – Священным долгом, ясное дело. Ты говоришь как всегда, Гераклес Понтор!
Она шагнула вперед: осветилась пирамида носа, скулы, исчерченные свежими царапинами, и черные угли глаз. Она не так постарела, как ожидал Гераклес: в ней все еще был заметен, так ему показалось, след художника, сотворившего ее. Складки темного пеплума растекались на ее груди медленными волнами; левая рука скрывалась под шалью, правая цеплялась за ее конец, запахивая ее. Только в этой руке заметил Гераклес старость, как будто годы стекли с плеч, очернив кисти. Там, только там узловатые, искривленные пальцы выдавали старость Этис.
– Благодарю тебя за этот долг, – прошептала она, и в ее голосе впервые послышалась глубокая искренность, тронувшая его. – Как ты смог так быстро узнать?
– На улице был переполох, когда несли тело. Все соседи проснулись.
Послышался крик. Потом еще. Гераклес подумал, что они раздавались из закрытого рта Этис: как будто она стонала про себя, и все ее худое тело содрогалось от отзвука горловых стонов.
Но в этот момент крик в черных одеждах проник в комнату, оттолкнул служанок, пробежал на четвереньках от стены к стене и упал в углу, оглушая и извиваясь, будто в приступе священной болезни. В конце концов он перешел в нескончаемые рыдания.
– Элее пришлось намного хуже, – сказала Этис, извиняясь, как бы прося у Гераклеса прощения за поведение своей дочери. – Трамах был не только се братом; он был ее кириосом – законным защитником, единственным мужчиной, которого Элея знала и любила…
Этис повернулась к девушке. Та содрогалась в рыданиях, забившись в темный угол, словно хотела занимать как можно меньше места или слиться с тенями, как черная паутина, и поднимала руки к лицу; ее чересчур широко раскрытые глаза и рот превратились в три круга, закрывавшие все лицо. Этис сказала:
– Хватит, Элея. Ты же знаешь, что не должна покидать гинекей, тем более в таком состоянии. Так выражать боль перед гостем!.. Так не поступают достойные женщины! Возвращайся в свою комнату! – Но девушка лишь зарыдала сильнее. Этис воскликнула, поднимая руку: – Больше я приказывать не буду!
– Позвольте, госпожа, – взмолилась одна из рабынь и поспешно опустилась на колени рядом с Элесй, шепча ей слова, которые Гераклес не расслышал. Скоро рыдания перешли в невнятное бормотание.
