Это было сделано с мастерством большого историка и литературно талантливо при этом. Кроме того, он страстно любил читать романы. Он знал наизусть бесконечное количество отрывков, и из них он черпал, по-видимому, все свои знания о жизни. Стендаль и Бальзак были его богами.
Он был немного похож на них по внешнему облику. Крепко сложенный, некрасивый, но той интеллигентной некрасивостью, с отпечатком доброты и как бы монументальной, которая скрывает почти всегда за своей оболочкой великого писателя. Я говорю «почти всегда» потому, что другие, менее заметные недостатки — отсутствие характера, какой-нибудь порок, несчастье — могут породить эту потребность в перевоплощении, которая является необходимым условием для созидания. Но Толстой в молодости был уродлив, Бальзак грузен, Достоевский походил на фавна, а лицо молодого Лекадьё напоминало мне всегда лицо Анри Бейля[26] перед его отъездом из Гренобля.
Он был, по-видимому, беден; несколько раз он водил меня к своему шурину, механику из Бельвиля, у которого завтракали в кухне; он с каким-то вызовом показывал его всей школе. Все это было очень в духе Жюльена Сореля и, по-видимому, он находился под влиянием этого образа… Когда он говорил о той ночной сцене, где Жюльен хватает в саду руку госпожи Реналь[27], казалось, что он рассказывал эпизод из своей жизни. Обстоятельства не позволяли ему испытывать свою смелость на ком-либо, кроме служанок из закусочной Дюваля или моделей из «Ротонды», но мы знали, что он с нетерпением ожидал момента, когда он будет покорять женщин гордых, пылких и целомудренных.
— Проникнуть в салоны, написать великое произведение, — говорил он мне, — да, конечно, это возможно… но с каким трудом! И, к тому же, как написать хорошую книгу, не зная действительно утонченных женщин? А женщин, Рено, надо сознаться, настоящих женщин можно найти только в «большом свете». Для этих существ, сложных и хрупких, нужны безделье, богатство, атмосфера роскоши и скуки. Другие? Другие могут быть желанными, они могут быть прекрасными, но что они могут дать? Чувственную любовь? «Два живота, которые трутся друг о друга», как сказал Марк Аврелий?[28] Формулу «я низвел любовь к функции, и эту функцию — к ее минимуму», выражаясь словами господина Тэна? Что они могут мне дать? Преданность монотонную и пресную, длящуюся целую жизнь. Для меня все это не существует. Мне нужны гордость победы, романтика окружающей обстановки… Может быть, я не прав… Но нет! Как можно быть неправым, утверждая свою собственную природу! Я романтичен, мой друг, отчаянно романтичен, сознательно романтичен. Мне нужно быть любимым для того, чтобы быть счастливым, и, так как я дурен собой, то, для того чтобы внушать любовь, мне надо обладать могуществом. Весь мой план жизни построен на этих данных, и ты можешь говорить, что тебе угодно, для меня это единственный разумный план.
