— Ты, паря, другое прочти, — с трудом выговорил Степан Кузьмич. — Не то читаешь!..
Он встал, высокий, прямой и чуть сутулый, быстро прошел в свою комнату, и оттуда сразу же послышался тонкий писк открываемой дверцы книжного шкафа.
— Вот, читай, — сунул он Ковачу книгу и добавил: — Да погромче, паря!
Ковач удивленно посмотрел на Кузьмича, на сестру, повертел в руках томик Ленина и стал читать вслух раскрытую Гудовым страницу:
— «Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира».
Ковач громко расхохотался:
— Ой, не могу! Кузьмич меня политграмоте учит!
Анна поднялась, порываясь что-то сказать, но промолчала и только выжидательно переводила глаза с Гудова на брата, с брата на Гудова. «О чем хотела сказать?» — чуть было не спросил Степан Кузьмич, но не решился и ушел к себе.
Поздно вечером, когда он вышел покурить на крыльцо, рядом с ним оказалась Анна.
— Ты прости, Кузьмич, нас с братом... Нехорошие мы, а ты такой... надежный и сильный.
Анна заплакала, и Гудов, утешая ее, вдруг обнял маленькую вздрагивающую женщину. Так и стояли они, пока не закашлял на соседнем крыльце сосед — механик драги.
Анна тихонько отстранилась и ушла в дом мягкими, неслышными шагами, а Кузьмич долго еще стоял один и по шорохам, доносившимся из дома, старался догадаться, что делает сейчас эта ставшая ему вдруг близкой молчаливая женщина.
О ней и о событиях последних недель думал старатель в далекой тайге, ожидая, когда костер отогреет землю, чтобы пройти шурф еще на ладонь.
— А-у-у! — донеслось откуда-то издалека. — А-у-у!..
Гудов насторожился, накрыл курткой тряпицу с горстью золота, сделал несколько шагов в сторону звука.
— Кузь-мич-ч! — уже ясно услышал он и пошел вперед, волнуясь, приглаживая свои упрямые седые волосы, по краям лысины.
— Ой, Кузьмич, слава богу! Думала, что не найду, — одним дыханием выпалила запыхавшаяся Анна.
Она подошла к Гудову и ткнулась лбом в его жесткие короткие усы.
— Уехал брат за продуктами, а одной так плохо!
— Ладно уж, — только и оказал Гудов, когда она неторопливо расстелила салфетку и стала расставлять на ней тарелочки и баночки с едой.
Было совсем темно, когда они кончили есть.
— Проводить до дороги, что ли?
— Не надо...
Не глядя на нее, Степан Кузьмич наломал мягкого пахучего стланика, набросал поверх него одежду, покрыл одеялом.
Пока Анна раздевалась, Гудов рубил и бросал в огонь смолистые ветки. Пламя тревожно взмывало в воздух, рассыпая жаркие снопы искр и освещая покорную, ждущую его женщину...
