Турач в долине Сумбара не отмечался с 1925 года никем из бывавших здесь орнитологов и, видимо, правомерно считался здесь исчезнувшим. Он ведь обычен в Африке, но для Евразии редок; в СССР встречается лишь в Закавказье; занесен в Красную книгу. Нахождение на Сумбаре самостоятельной популяции ― несомненная удача. По свидетельству туркменов (чему можно доверять лишь частично), турач появился в окрестностях Кара–Калы лишь года за два до моего приезда.
Орут так, что в безветренную погоду слышны за километр. Не уделить внимания такому специальному виду не мог; в ущерб жаворонкам потратил массу времени на учеты и определение ареала. Надо срочно отправлять материалы В. Флинту в Москву, Р. Потапову в Питер и А. Рустамову в Ашхабад: издание Красных книг на носу».
В стороне от них на голой земле сидел неопрятного вида человек, который непрестанно стенал и плакал…
(Хорасанская сказка)
Это был памятный для меня сезон, потому что, как нередко бывает с пришлым белым человеком, работающим в Азии, я жестоко мучился животом, вызывая сострадательные насмешки друзей и коллег. В этой поездке мне было так плохо, что пил я преимущественно отвар из коры дуба («напиток для мужчин») и не расставался с рулоном туалетной бумаги, который носил на легкомысленной бельевой веревке, перекинутой накрест через плечо, за что мои смешливые спутники дразнили меня «матросом революции». Столь интимные детали я вспоминаю лишь для того, чтобы была понятнее важность обследования труднодоступного региона, несмотря ни на что притягивавшего мое внимание как возможное место обитания ястребиного орла.
О терпение, меня ты покинуло, ― как же мне быть?
(Хорасанская сказка)
«3 марта…. Вышел на гребень скалы и в трех шагах за ним увидел пять пустынных куропаток ― во много раз ближе критической дистанции бегства этих птиц. Они замерли, окаменев, уповая на то, что я их не замечу («Часто, застигнутая врасплох, она прямо ложится на землю и благодаря сходству оперения с окружающей почвой великолепно может исчезать из виду» ― Зарудный про этот вид).
Я тоже замер, чтобы проверить их конджо. А получилось, что проверил свое (точнее, его недостаточность): мы смотрели друг на друга без единого движения очень долго; потом ― необычно долго; потом ― удивительно долго; потом уже ― невозможно долго.
Сначала я стоял, замерев, с интересом глядя на них так, чтобы даже глаза у меня по возможности не двигались, и наслаждаясь тем, что я понимаю ситуацию, а они нет. И был уверен, что благодаря моей сознательной профессиональной неподвижности куропатки сейчас расслабятся, качнут своими куриными шеями, завертят головами и потихоньку пойдут от меня и от греха подальше. Ни фига. Я не двигался ― они тоже оставались совершенно неподвижны.
