Птиц много, но состав не очень разнообразный. Повсеместно в сухих холмах каменка–плясунья (смешная, как все каменки, хвостом дергает, скачет, свистит лихо), пустынный и хохлатый жаворонки (эти два в совершенно разных местообитаниях); реже ― черношейная каменка и луговой конёк; двупятнистый, степной и лесной жаворонки. Последний здорово отличается от прочих жаворонков тем, что токующие самцы летают в поднебесье не с журчащими, а с заунывно–повторяющимися ритмичными песнями. Среди жаворонков здесь пока еще полная мешанина из оседлых, прилетевших с зимовки и мигрирующих сейчас видов, лишь через две–три недели у них все устаканится.
В местах повлажнее, с растительностью, на высоких травинках восседают со своими простыми трескучими песнями пестро–коричневые просянки; на кустах звонко и! возбужденно распевают недавно появившиеся черноголовые чеканы (так и кажется, что после миграции из далеких южных стран у перелетных птиц больше воодушевления в весеннем пеним, чем у оседлых, живущих здесь постоянно).
Местами отдельные коноплянки, среднеазиатские щеглы (как наши, в Центральной полосе, но светлее и без чернокрасных масок), испанские воробьи, синий каменный дрозд. У выходов скал полно каменных воробьев, больших скалистых поползней.
Хищников маловато: пустельга, курганник, единичные сипы, то есть ничего особенного. Больше, чем обычно, воронов; мотаются туда–сюда, хороводят. У всех весна. Одни сычи восседают себе невозмутимо по щелям да по карнизам на обрывах, где и всегда, проявляя весеннее воодушевление лишь в более интенсивных криках, постоянно раздающихся сейчас не только в сумерках, но и днем.
Агамы греются на камнях, башкастые, с нагловато–настороженными выражениями на мордах. Я на них рявкаю и грожу, что поймаю сейчас и съем. И когда они в ужасе уносятся со скоростью пули, я лезу дальше, с удовлетворением ощущая себя «братом старшим».
Точно так же я поступаю иногда и с песчанками, когда они, совсем уж разрываясь от распирающего их любопытства, вылезают из‑под земли, застывая у своих нор и аж прямо дрожа от страха и интереса в трех метрах от меня. Или когда поднимаешься на гребень, а внизу по склону, в колонии у этих зверей идет размеренная будничная жизнь: многие сидят вдалеке от нор, жуют. Я появляюсь со свирепым лицом ― раздается истошный писк, и все в панике кидаются к своим норам. А зад испуганной песчанки, галопом несущейся с задранным вверх хвостом к спасительной норе, выглядит на удивление смешно…
