— Сердце мое. — Я положил руки на ее крепкие плечи, но Юнис с силой сжимала в руках карандаш, словно это была ее единственная опора.
— Чьи сердца тебя интересуют? — Юнис нарисовала, как котенок берет в лапы свое сердце. Вдруг мне пришло в голову, что она может нарисовать меня.
— Вчера я посмотрела на счетчик пробега в твоей машине. — Юнис недовольно глядела на меня.
— Зачем?
— Хотела знать, далеко ли тебе ехать на работу. Как будто я не знаю, куда.
— Так ты за мной шпионишь? Ты, моя собственная жена?
Юнис начала новый рисунок. Она всхлипывала.
— Меня это просто бесит, неужели ты не понимаешь? Я не знаю ничего, решительно ничего. Двести семь километров за один день. Как они могли набежать в городе? Вот чего я не могу понять. Может, ты каждый день переезжаешь границу и работаешь там, за бугром?
Я покачал головой. Юнис сыпала словами, как одержимая. Мне иногда неделями казалось, что она забывает обо мне и моей профессии. Но у нее все чаще случались вспышки вроде этой. Вспышки безмерного недоверия.
— Может, это счетчик пробега не в порядке, — сказала она тихо, почти про себя.
— Перестань, Юнис. — Я взял ее за плечи.
Юнис покачала головой.
— Как ты ко мне прикасаешься, Джон, будто щипцами, как если бы у меня была заразная болезнь, — ты сам этого не чувствуешь?
Я в досаде опустил руки. Юнис перевернула листок с котенком, и я разглядел на обороте двух змей, пожиравших друг друга. В пасти у каждой был хвост другой. Юнис приклеила рисунок к стене и взяла баночку с тональным кремом.
У Нелли Зенф двое детей, а их отец, небезызвестный Василий Баталов, три года назад якобы покончил с собой.
Я потрогал волосы Юнис — они были жесткие и колючие.
— Так будет красиво, — сказал я и распустил ей волосы.
Свой отъезд Нелли Зенф объясняла только одним — желанием переменить место жительства. После смерти Баталова у нее было такое чувство, что жить там дальше она не сможет. Она была словно погребена заживо со всеми своими воспоминаниями. Поэтому она и хотела перебраться сюда. Чтобы избавиться от воспоминаний. Однако подобные причины особо уважительными не считались. Она могла бы сказать, что ей повезло, если бы ей вообще позволили здесь остаться и стать гражданкой Федеративной Республики Германии.
— Готово. Мы можем идти. — На мой вкус, Юнис слишком накрасилась.
— Я устал, ты раньше должна была мне сказать, что мы приглашены в гости.
Юнис вытаращила на меня опухшие глаза.
— Ах ты, пес проклятый! — Она растерянно мотала головой. Такой резкий переход от глубокой печали, проникновенной жалости к себе и отчаяния к ярости не был для меня новым. Я пожал плечами.
