Моррису понадобилось тридцать секунд, чтобы категорически отвергнуть это предложение. Он был предан ФБР.
— Есть люди, которые посвятили себя этой работе, поскольку верят в Бюро и в нашу страну, а не потому что им нужны деньги.
Этот идеализм заставлял Морриса рисковать здоровьем и жизнью, терпеть всяческие неудобства. Хотя они с Евой были людьми состоятельными, они сами мыли полы и туалет в своем доме, потому что Моррис считал небезопасным держать прислугу. Однажды, когда после возвращения из Москвы больной и измученный Моррис прибыл к Гэсу Холлу, тот затащил его в свой дом на Лонг-Айленде и подбил перекопать весь сад. Моррис не отличался крепким телосложением, но воля у него была железная.
Официантка прервала Фокса и Бойла, спросив, не хотят ли они заказать обед. Они заказали еще мартини, продолжая вспоминать.[3]
Когда Бойл впервые узнал, что Гэс Холл обращается к Моррису как к своему «государственному секретарю», он решил было, что это шутка. Но Моррис уверил его в абсолютной серьезности Холла.
— Для тебя это звучит смешно. Но если бы ты думал так, как они, этот титул показался бы вполне логичным. Главное — научиться думать так, как они.
Моррис стал гениальным шпионом благодаря своей замечательной способности думать так, как думали Советы, используя их представления и мифы. Многие годы он с успехом пользовался советскими иллюзиями в отношении американской коммунистической партии.
В соответствии с советской интерпретацией Маркса и Ленина, законы истории предвещали, что американская коммунистическая партия в конце концов станет правящей партией Соединенных Штатов. Поэтому в Советском Союзе эту партию считали будущим правительством США, «временно находящимся не у власти», — именно ей в конечном счете предопределено взять власть в свои руки. Такие представления были, разумеется, беспочвенны. Но если бы в Советском Союзе отреклись от догм, признали ошибочность учения Маркса и Ленина, чем бы они тогда могли оправдать свое пребывание у власти? Из-за того, что в Союзе держались за нелепые догмы, такого невежду, как Гэс, продолжали титуловать «президентом», а Морриса — «государственным секретарем» теневого правительства.
Моррис понимал, что в Союзе ценили и поддерживали американскую компартию, потому что там переоценивали ее влияние и ошибочно надеялись, что в 60-е и 70-е годы она сумеет повторить свои успехи 30-х годов. Поскольку компартия горячо поддерживала антивоенное движение, в Советском Союзе решили, что она станет его главным вдохновителем и организатором. То же самое происходило и с другими движениями или демонстрациями. Если партия и некоммунисты в чем-то добивались согласия и делали общее дело, в Москве все успехи приписывали компартии. Ни Холл, ни Моррис никогда никому в Москве не говорили: «Да, мы приняли участие в этих мероприятиях, но наша роль относительно невелика». И люди в Москве, ответственные за руководство партией, получали возможность преувеличивать ее вес и результаты своих трудов.
