Это правда. Но почему бы кораблю не поднять меня, легкое перышко, вместе с сухарями, сушеным горохом и головками сыра числом 984 штуки, — их в день моего прибытия коки грузили на корабли и без удержу хохотали, когда упавшая головка катилась прямиком под ноги ненавистным капитанам. «Вы что, хотите нас с ног сбить, свергнуть задумали?» — кричали капитаны, но при том смеялись и забывали, что сами ненавидят и готовы свергнуть Генерал-капитана.
Не брось я за борт папку с рисунками, сгоряча, в ужасном смятении из-за моей любви, сейчас я вытащил бы на свет все до единой картины того времени, когда сестра еще восхищалась Генерал-капитаном: глаза как два бочонка, широко распахнутые ворота бровей, длинный мост — это нос, толстые губы и бородища-речища. Большие уши и одежда для любой непогоды. Потом сестра сама испугалась игры своей фантазии и пририсовала ему шляпу, солидную, строгую шляпу, не то вышло бы, что я, рыцарь, изобразил на картине какого-то мужлана.
В точности таким Генерал-капитан виделся мне в воображении: в пылающий зной он на палубе, в той самой шляпе, а в глазах отражаются враги-капитаны, ненавистники-капитаны, стоящие у меня за спиной. Возможно, он сумасшедший, но я не покину его ни на миг и запишу его речи, все до единого слова.
Обезьяны
Воскресенье. Я проснулась в жаркой испарине, разбуженная смехом чиновников Канальной службы. Небрежно поддав концом ботинка, они сбрасывали с палубы осколки. Солнце стояло высоко в небе. Кто-то уговаривал меня купить монеты, гамаки, эротические фильмы и возбуждающие плоды, а я, приставив руку козырьком ко лбу, старалась разглядеть берег земли, которую когда-то называли раем.
В кают-компании Географ сразу же высказал свое высокое мнение о канале, восьмидесятикилометровом желобе, протянувшемся с северо-запада на юго-восток: глупость же — волоком, с неимоверными усилиями тащить корабли по горам и на другой стороне снова спускать на воду. К моему удивлению, он выложил на стол старинные карты, брошюры и вдруг заговорил о французах, очевидно, считая Жестянщика глухонемым, да не заговорил — заорал, мол, в те времена строительство влекло за собой невиданные жертвы. Целых двадцать лет французы сплошной шеренгой стояли во рву, стиснув зубы, изнывали под палящим зноем, однако не выронили заступов и лопат, а, умирая, они опускали головы друг другу на плечи и медленно скатывались в недорытый канал.
Потом земляки Садовода, которые переносили жару не в пример лучше, купили канал, и целых десять лет упрямо стояли по подбородок в илистой воде, устремив взор на юго-восток, лезли из кожи вон, и наконец од нажды вечером канал под руководством американских прожектеров и со многими жертвами — рабочими международной команды — был дорыт, о чем ныне возвещает мемориальная доска, но текст на ней не разберешь, когда проплываешь мимо. Так что Садоводу пришлось снова и снова смотреть это кино, пока наконец его воспоминания об истории канала не затянуло туманом.
