— Внимание! Мотор!..— скомандовал Эйзенштейн и откинулся на спинку низкого кресла, и вид у него был такой, как будто все, что здесь происходит, больше его не касается.
Иван положил руку на царицын гроб и снова полоснул челядь недобрым взглядом, словно бы повторяя мысленно слова, что отныне единым хозяином в державе будет он.
— Два Рима пали,— сказал он вслух.— А третий — Москва — стоит. И четвертому Риму не быть!
И оба Басмановых — Алексей и Федор — в боковом притворе переглянулись и осенили себя крестным знаменем.
Здесь, в павильоне, Эйзенштейн все равно что на самой передовой, наблюдая, думал Костя. И не он один — и оператор Москвин, и Черкасов, конечно, и Жаров, играющий страшного в своей преданности Малюту, и Бучма — Басманов, и Михаил Кузнецов — его сын, который больше не крестится по-комсомольски. Наверное, это нужно не меньше, чем идти ночью в поиск за «языком», или отбивать танковые атаки, или подрывать эшелон с живой силой противника. А вот стоять и держать факел, как велел тебе оператор, могла бы и Машка, потому что лиц в кадра все равно не будет видно, так он строится по свету. Только мятущиеся пламя факелов и смутно угадывающиеся тени людей... Им объяснял один парень из осветителей. Сняла один раз, второй, третий.
После трех дублей Эйзенштейн подозвал помрежа, свесился к ней, что-то сказал, и та приложила к губам жестяной рупор:
— Перерыв!
Костя не сразу пошел в столовую. Он подождал в коридоре, когда мелькнет черная ряса Ивана.
— Николай Константинович!
— Что!— обернулся к нему Черкасов.
Несмотря на грим, бороду, парик, на портретное сходство, он не был сейчас Иваном. Просто усталый после работы человек. Косте припомнилась подсмотренная в сценарии фраза: «Дело трудное — дело царское».
— Я из кинотехникума... Меня наши ребята очень просили поговорить с вами. Вы у нас не выступите?
Они стояли лицом к лицу, и это был тот редкий случай, когда Костя приходилось смотреть чуть вверх, чтобы встретиться с глазами собеседника.
— Выступить?..— не сразу переспросил Черкасов.— Нет, не смогу, съемки каждую ночь, вы же сама видите. Но вот недели через две разыщите меня, я живу в гостинице «Дом Советов».
И он пошел дальше по коридору, который невысок был для него и узок.
В холодной столовой каждому ратнику выдали по миске лапши без хлеба. Лапша была горячая. Костя поставил миску на подоконник и ел стоя. Заспанная официантка, громко зевая, пронесла поднос с такими же мисками — наверх, в актерское фойе.
