Нет. В мягкие декабрьские сумерки, оглянувшись и быстро оценив ситуацию, всматривался настоящий китаец, в чьем имени непостижимым для европейцев образом сочеталось удивленное на выдохе «хо», чуть лукавое, вооруженное многовековой хитростью «ли», хранящее древний отзвук Великой китайской равнины «ро», тревожное и вместе с тем поэтически-нежное, будто из звукового параллельного мира взятое «йон». Впрочем, давно уже никто не называл его здесь по имени, да и мало кто мог бы это имя верно произнести. А он, в свою очередь, давно свыкся со своим странным прозвищем – Харон.
Вслед за китайцем, убедившись, что нет опасности, из машины вышел его хозяин и направился к служебному входу в театр.
Марк Дмитриевич Краснов очень много знал и очень мало говорил, полагая, что информация может быть гораздо ценнее денег и могущественнее власти. Удача улыбалась ему, но его тонкие бледные губы по-прежнему оставались крепко сжатыми, все равно как если бы за ними хранилась великая тайна – и вряд ли кто-нибудь мог похвастаться, что видел его взволнованным.
И даже сейчас, пробиваясь сквозь артистическую массовку к располагающейся в самом конце коридора гримерной своей матери, он не испытывал и тени волнения, хотя не виделся с матерью почти целых полгода.
Взявшись за ручку двери, разделяющей его с самым родным человеком на свете, Марк Дмитриевич немного помедлил, будто догадываясь, что за порогом гримерки предстоит ему встретиться не только с матерью…
«Странное ощущение. Я обречен на то, чтобы видеть, а не смотреть, слышать, а не слушать, знать, а не предчувствовать. Природа наделила меня чем-то вроде сканирующего устройства, и теперь я слишком много знаю о сути человеческой. Вчера один банкир, закрепивший за собой славу гурмана и немалого эстета, рассказывал о крошечном озерце на собственном острове где-то посреди океана. В озере том он велел поселить семь диковинных рыбок – семь живых букв, образующих имя его дорогой супруги. Венчал же эту трепещущую анаграмму самый главный по редкости и цене экземпляр – пантодон, а попросту, рыба-мотылек. Но, слушая подогретые грогом откровения, я представил не озеро с крылатой рыбкой, грациозно взлетающей над водой в свете луны, не прекрасную женщину, что вышла из дома посекретничать с ночным океаном, не белоснежную магнолию в ее волосах. Мне ясно увиделось, как по извилистому горному серпантину, по краю бездны, движется, выхватывая фарами узкие промежутки густой южной ночи и заглушая моторами тревожную песнь цикад, верный своему смертоносному маршруту, караван с оружием.
