– Мерси за такое сравнение, – рассердилась старуха. – Я, выходит, сущеглупая воробьяниновская теща? Вот возьму и не скажу тебе ничего. Помру и унесу с собой в могилу…
– Германовна, не надо уносить в могилу. Я тебя люблю, Германовна…
– Так бы и слушала, век бы слушала, – ехидная старуха прищурилась на солнце. – Мне, в моем возрасте, любовные признания весьма полезны для общего тонуса организма… Бальзам на душу. Ладно, погожу еще помирать. Где клад, не знаю, а знаю, где карта, что на клад указывает.
– А где?
– Да на столе у тебя в кабинете!
* * *
Стол был огромный и тяжелый, как могильный памятник генералу от инфантерии, и сохранился в неприкосновенности с тех дальних времен, вероятно, не только и не столько из-за почтительности потомков, но и из-за их мало-силия и лени. Чтобы вынести стол со второго этажа, понадобилась бы целая бригада грузчиков. А на черта его было выносить? Совершенно незачем. Служит стол верой и правдой, вот и пусть стоит на своем историческом месте.
Карта оказалась выжжена на нижней стороне столешницы.
– Прадед твой лично трудился, – прошептала Германовна, водя рукой по испещренной темно-коричневыми линиями поверхности. – Только ты, батюшка, ужо сам разбирайся в этой карте. Мне зрение не позволяет, да и в прикладной топографии я не сильна.
Откровенно говоря, Владимир Дмитриевич Краснов тоже был «в прикладной топографии» не ахти. Ему понадобилось четыре часа, чтобы расшифровать небрежную схему, мысленно убрать и сдвинуть со своих мест привычные вещи, преодолеть нервную дрожь. Германовна в это время дремала в кресле, ползала на кухню, приносила зеленый чай, ледяной клюквенный морс и сырные палочки, наконец как-то очень молодо устроилась на стуле у окна и запела старинный романс про хуторок. Что там с этим хуторком случилось нехорошего, Владимир Дмитриевич так и не узнал, потому что наконец-то ПОНЯЛ, где запрятал свои сокровища его загадочный прадед.
