Григорий Григорьич продолжал что-то говорить, а потом раздался голос Лены:
— Откуда мы знаем? А если он подложил их ночью!
— Брось ты! — крикнул кто-то.— Тебе же сказали. И всё.
— Ура! — заорал чей-то голос— Всё в порядке!
Лена сказала:
— Ой, суда, значит не будет...
Таня поглядела на Мишу. Сначала у него был очень злой и обиженный вид, потом он вообще отвернулся, словно не о нём идёт речь и не его обвиняли в страшном преступлении, а теперь оправдали. Но он всё же посмотрел на Григория Григорьича, который просил у него прощения, на улыбающихся ребят... И вид у него был такой, будто он ни в чём не виноват и даже знал, что всё именно так окончится. Да. Он был доволен. Что там доволен — счастлив! Это видно любому.
«Подлец! — хотелось крикнуть Тане.— Как ты можешь улыбаться?! Негодяй!..»
И ей до слёз жалко стало своей кофты — такая она была теплая и удобная. И совсем ещё новая. Почти.
Слёзы и правда навернулись, потому что Таня, как сквозь туман, разглядела вдруг у двери какое-то новое лицо. Она моргнула несколько раз, протёрла глаза и тогда отчётливо увидела, что в комнате стоит тётя Шура, нянечка, которая тут и живёт, при школе.
И ещё Таня услышала, что тётя Шура, оказывается, о чём-то говорит.
— ...времени не было взяться,—говорила тётя Шура.—А сегодня беру, значит, разворачиваю... А из кармашка конверт падает... Что такое, думаю, может, нужное чего? Батюшки! Гляжу, там деньги торчат!.. Ну, вот и принесла... Нате... А рубашечка ваша к обеду обязательно будет...
Тут только Таня опомнилась и начала понимать, что происходит. Зато все другие перестали вообще что-либо понимать — это было видно по их лицам.
Тане вдруг сделалось ужасно смешно, и она заулыбалась вовсю, как недавно Миша, и захихикала, а ребята, наверно, решили, что она сумасшедшая.
Но они недолго оставались при этом мнении, потому что Таня им рассказала...
А потом, когда все они пошли покупать для Тани новую кофту, Миша спросил:
— Зачем ты так сделала?
— Не знаю,— ответила Таня.
