— Мышь происходит,— сказал Бронников.
— Какая мышь? Что делает Данилов на полу?
Пока Евдокия Полуэтовна объясняла, что я делаю на полу, мы поймали мышку.
— Все сядьте! —сказала завуч.— Вот, ребята, что бывает, когда ученик недисциплинирован. Сегодня он принёс мышку, завтра — кошку, а послезавтра...
— ...зебру,—сказал Бронников.
— Разговоры! — крикнул завуч.
И до самого звонка на урок она рассказывала нам, к чему приводят такие поступки. Как люди постепенно теряют совесть и волю и превращаются в бездельников и тунеядцев, если не хуже...
Я даже забыл, что это про меня, и слушать было интересно.
Весь следующий урок я держал мышку в правой руке, а когда надо было писать, перекладывал в левую.
На переменке я отнёс её в кабинет зоологии. Но перед этим поднёс прямо к носу Нинки Булатовой:
— Видала?! Будешь мне теперь верить?
Вас бил когда-нибудь папа?.. А меня бил... Целых три раза. Первый раз, когда я чуть под машину не попал. Мы переходили тогда улицу около ипподрома. У меня в одной руке лыжи, за другую папа держит.
Я ещё маленький был — лет пяти. Вдруг я как вырвусь — и побежал на другую сторону. Сам не знаю зачем. А тут машина — старый «Москвич». Он затормозил, а было очень скользко — машина даже на месте полтора раза перевернулась и задела грузовую. Грузовой-то ничего, а «Москвич» правое крыло помял и фару выбил... Что тут было! Шофёр выскочил, весь бледный, губы дрожат.
— Я бы таких отцов давил! — кричит.
И люди начали собираться. Одни за шофёра заступаются и папу ругают, а другие говорят, что у таких надо права отнимать, чтоб никогда за рулём не сидели.
Потом милиционер подошёл, стал у шофёра документы смотреть. А папа — у него губы тоже дрожали — говорит:
— Я готов заплатить за повреждения...
— Не надо мне вашей платы. Мне мои нервы дороже. Кто за них заплатит?
— На нервы пока расценок нет,— ответил милиционер и отдал шофёру документы.— А вы, гражданин...— Это он папе сказал.
— Знаю,— сказал папа и посмотрел на меня так, как будто первый раз увидел.
И вот тут он сунул руку мне под ушанку и больно дёрнул за ухо. Я заплакал.
Не знаю, может, раньше меня тоже драли за уши, но я хорошо запомнил только этот раз.
Папа не хотел, чтобы мама знала, что случилось, но я сам ей рассказал. И тогда папа стал так часто всем рассказывать — и соседке, и дяде Володе,—что я выучил наизусть и до сих пор помню.
А второй раз совсем из-за чепухи. Мама сказала, чтобы я убрал со стола картонки, которые нарезал, а мне не хотелось. Мама ещё раз сказала и ещё. А я говорю: не хочу. Ну что тут такого? Разве я не могу не хотеть? Но мама почему-то очень разозлилась и пожаловалась папе. А папа с ней согласился, что это дурацкое упрямство и его надо выбивать, пока не поздно.
