Гостей колледжа было нетрудно отличить от преподавателей. Попечители и бывшие воспитанники колледжа – в основном мужчины – явились в вечерних костюмах, видимо собираясь отправиться после на торжественный обед, меж тем как преподаватели выглядели более чем скромно и, судя по этому, собирались отсюда только домой. Правда, это светское различие было выдержано не до конца: трое или четверо ученых мужей были тоже в смокингах, но довольно тесных и с потертыми лацканами. Впрочем, дело было не только в одежде. Главное заключалось в другом.
Забавно было наблюдать, как плохо одетые, сутулые кабинетные ученые с хорошо отработанными жестами и иронической манерой выражаться старались не сдавать своих позиций интеллектуального превосходства; они и по сей день внушали некоторый трепет остальной части собравшихся, и это, видимо, даже льстило обеим сторонам. Все эти преуспевающие банкиры, адвокаты и промышленники обращались к своим бывшим наставникам с подчеркнутым уважением, как бы говоря: «Смотрите, сколько лет прошло, мы за это время успели нажить большие деньги, а они не нажили ничего! Значит, это тоже дает какое-то удовлетворение, – в чем же оно, хотелось бы знать?»
Посреди гостиной отставной профессор геологии, древний, как камни, о которых он когда-то читал лекции, забавлял двух своих бывших учеников, ныне пятидесятилетних бизнесменов, называвших его по студенческой привычке «Рокси», разглагольствуя о том, как он сразу обнаружил у них недостаток способностей, Он-де с самого начала знал, что каждый из них дальше вице-президента торговой фирмы не пойдет.
– Как же было вас не провалить, Керби? – говорил он своим добродушным визгливым голосом. – Если бы вы спросили мое мнение, я бы уже на второй день занятий сказал, что в вас нет искры божьей и никогда не будет!
Керби, апоплексического вида мужчина в очках с цилиндрическими стеклами, явно польщенный вниманием профессора, ткнул в бок своего бывшего однокурсника и очень громко, словно старик был глухой, сказал:
– Ты смотри: помнит! Наш Рокси никогда ничего не забывал!
– Это едва ли следует поставить мне в заслугу, – возразил старик. – «Он помнил Керби» – каково это в качестве эпитафии?..
Чарльз подумал, что сарказм старика и то, как он был воспринят собеседником, раскрывали сущность их отношений. Старик не боялся обидеть Керби, да тот и не мог обидеться: он даже не считал бывшего профессора человеком – скорее элементом своего прошлого, этаким развенчанным богом, по старой памяти чуточку грозным или же хитрым механизмом, умеющим улыбаться, разговаривать и помнить его, Керби. Это было и комично и, пожалуй, грустно.
