— Ну ты, дед, даешь!
— А что! Чай, моя рука стоила того окорока. Можно было и больше прихватить, только с одной клешней да в моем состоянии много ли унесешь?
— Да уж, мы бы там не растерялись, — вздохнул Кайсан. — В пару ходок сумели бы затариться.
— Согомак говорил, там отравы тоже хватает, — неуверенно напомнил Кревет.
— А то мы не поймем — что отравлено, а что нет! — Рох фыркнул. — Или нюхалки у нас нет?
— Да. — а уж… Я бы туда точно сходил! — Кайсан мечтательно погладил себя по животу.
Воодушевленный чужим вниманием, старик снова заговорил:
— Это что, мы раз в Гании были — вот где житуха так житуха! Одна беда — нашего брата там невпроворот. Теснотища — жуткая! Зато и Вихри неуклюжие да неловкие, то и дело промахиваются. Сам видел, как на тамошней Пашне народец жирует. Толпами по полям бродят, и никто их не трогает.
— Вот это да! Это я понимаю! — Кайсан даже привстал на своих нарах.
— Потому и рослый народец, что ест от пуза. Иной раз такие толстомясые попадаются — двое наших не обхватят.
— А к чужакам они как относятся? Не трогают?
— Какое там! — Старик пренебрежительно махнул культей. — Приходи да живи. Им это без разницы. Что делить-то? Пищу? Так ее там на всех Пашнях — и верхних, и нижних. Брага тоже, слышь, попадается. Целыми озерами. Мы, правда, не пробовали, но иные любители находились. Дурели с трех глотков. Песни начинали орать, контроль теряли. Все равно как на капельных болотах. Помню, двое напились из горючего озера да и убрели куда-то среди дня. Думали — точно конец ребяткам. Ничего, вернулись. Рассказывали, какой-то шальной Вихрь пытался их догнать, а они брызнули врассыпную, он промеж них и врезал.
— Верно говорят, Пространство таких оберегает, — пробурчал Гунт. Помолчав, добавил: — Только я так думаю — до поры, до времени.
Кайсан глянул на него без всякого интереса и снова развернулся к рассказчику.
— Что ж ты, дед, там не остался?
— Так ведь чужая сторона — она завсегда чужая. Конечно, тепло, сытно, а все одно домой тянет.
— Домой? Эту конуру ты называешь домом?
Согомак прикрыл веки. Усталость давала о себе знать. То, что не отняла дорога, сумела выпить до донышка любвеобильная Беана. Засыпая, краешком уха он продолжал внимать рассказам о Гании и Райской Чаше, о пещере цефалов и свободном народе лесных пургов. Голоса усыпляли, наполняли голову дремотным туманом. Шестое чувство ничего не нашептывало. Мгла — мохнатый зверь без лица — склонилась над ним, теплым языком слизнула, переправив в беспросветную утробу.
