…После Отбоя Куриленко, лёжа на койке в кубрике РМО, говорил:
– Честно говоря, гуси, завидую я вашей службе. Нам гораздо хуже было… Вам по сравнению с нами вообще лафа! Мы призывались весной 93-го. Ещё чурок застали. Ой, что это за черти были! Как вспомню сейчас, самому жутко становиться, что мы пережили. Все эти айзера, армяшки, узбеки, даги. Как они нас дубасили! Эти суки кодлой держаться. Толпой. Не дай бог, кто-то тронет ихнего… они тут же сотней набегут…
Потом, резко сменив тему, сказал, обращаясь Дробышеву:
– Что, Дробь, булки болят? У меня тоже болели. Это ерунда. Лебедь тебя всего пять раз отправил в будущее, шестой простил. Меня за один вечер семь раз отправили. Вот это было жутко! А то, что тебя сегодня… ерунда. Не умрёшь…
Казалось бы, на сегодня все страдания Дробышева закончены. Однако нет… В полночь его растолкал Арбузов.
– Пошли, выйдем в туалет. Потрещать надо.
Арбузов, повернувшись, пошёл из кубрика.
Дробышев осторожно, чтобы не разбудить спавшего под ним Кима, спустился со второго яруса, натянул штаны, не наматывая портянок, сунул ноги в сапоги. На ходу застёгивая ширинку, вышел.
В туалете, кроме Арбузова, был ещё Бардо. Светловолосый, с ровным румяным загаром на крепкой мускулистой шее, он сидел на подоконнике, подобрав под себя ногу; левая рука его лежала на штык-ноже, висевшим в ножнах на поясе. Видимо, Бардовский сегодня был дневальным и сейчас «стоял на тумбочке». Бардо был в приподнятом настроении.
– Прикинь, Витёк, меня сегодня «расстегнули».
– Вот это да! Поздравляю, – улыбнулся Арбузов, пожимая приятелю руку и по-дружески обнимая за шею. – Я тебе искренне, всем сердцем, завидую. Теперь ты у нас «расстёгнутый гусь». Типа, реальный пацан, на блатной козе к тебе не подъедешь.
Сергей обратил внимание, что верхняя пуговица на кителе у Бардо была расстёгнута. По неписанным армейским законам, «гусям» и «шнексам» в зимнее вреся года так ходить по батальону категорически запрещалось.
Но люди есть люди. Они терпеть не могут уравниловки. И даже в форме, которая делает их похожими друг на друга, солдаты стремились почеркнуть отличия между призывами, незаметные «непосвященному».
– Эх, хорошо быть «расстёгнутым», – самодовольно улыбаясь, сказал Бардо. – Сразу чувствуешь себя старее. А «старость» – это так приятно.
– Ладно, Бардо, сейчас не об этом, – убрав улыбку с лица, сказал Арбузов сурово и повернулся к Сергею.
– Дробь, помнишь, когда ты только прибыл в роту, я тебя в столовой предупреждал, чтоб ты не подставлял свой призыв?
