— Он, несомненно, прекрасный человек.
Ее плечи опустились. Она сникла.
— Зачем вы обижаете меня?
«Ты не гипербореец, а сволочь», — сказал я себе, но не мог подавить в себе нараставшую злость.
— Простите, Екатерина Глебовна, простите меня, ради бога. Все ломается внутри.
— Я вас понимаю. Я полагала, что и вы меня поймете… Наконец, мы с Паоло знакомы не один год… Почему вы так смотрите на меня?
Я, правду сказать, вообще не видел ее — в глазах темнело.
— Екатерина Глебовна, простите, но я оказываюсь… в очень неясном положении.
— Вы из России недавно?
— Как сказать…
— Прошу вас… поймите… Ваши чувства успокоятся, а я… — В ее глазах блеснули слезы, она поднялась. — Благодарю вас. Вы сделали для меня очень многое… Я передаю вам права — распорядитесь по своему усмотрению.
Прошло еще несколько мгновений. Я проводил ее… Механический Марко треснул дверцей, авто ускользнуло в какие-то неведомые пространства.
«Ты плохо о ней думаешь», — бросил мне в спину Демарат.
«Прости», — не оборачиваясь, уже по привычке ответил я ему.
«Ты неисправим», — засмеялся он.
Сорок восемь ступеней вверх отняли у меня последние силы.
— Вы поссорились? — опять встревожилась мама.
— Мы не могли поссориться, — ответил я, заползая боком на диванчик. — Я видел ее первый и последний раз в жизни.
Мама подошла и поцеловала меня в висок.
— Плохи мои дела, мама, — по дурости разоткровенничался я. — Боюсь, я обречен на вечные скитания.
Этого говорить тоже не стоило.
В чем оно, провидение?.. Возьми г-жа Ч-ти «червонцы»… а не провалился бы я в тот же миг в Маньчжурию, в шубу, тихо умирать-замерзать под шаманские завывания?., не убил бы стариков своим последним, внезапным исчезновением без вести?
Я починил, как мог, серебряную шкатулку, выправил ее бока и с маленьким проектом на блокнотном листке посетил итальянского гравера.
«Потомкам г-жи Ч-ти — в собственные руки».
Никакого года. Никакой подписи.
Шкатулка провалилась глубоко в трещину Колизея. Я наскреб горстку мелких древних камешков и присыпал ими маленькую гробницу.
Я прожил в Риме семь лет.
В двадцать пятом умерла мама. Отец, торопясь следом, чаще, чем раньше, шутил, а в последний день долго сидел на постели, с легкой печалью смотрел сквозь стены и Рим, как когда-то в России, поверх моей гимназической фуражки — на опустошенный пригорок, на незримую красоту исчезнувшей березовой рощи.
Родители мои легли в землю где-то по соседству со стратегом Демаратом, с египтянкой Нисаэрт, тоже имевшей римское гражданство, и с честным римским префектом.
