– Мне надо ехать… – только и сказал он, вставая.
– Асселам алейкум.
– Асселам алейкум.
Он направился к тому месту, где на его верблюдах заканчивали закреплять поклажу. Окинув их опытным взглядом, удостоверился, что все в порядке, сел на самого резвого из них и, прежде чем заставить животное подняться, вынул ворох банкнот и протянул парнишке:
– Недостающие половины найдешь в пещере ущелья Таталет, в половине дня пути. Знаешь ее?
– Знаю, – ответил тот. – Ты спрятал там губернатора?
– Рядом с деньгами, – сказал он. – Через неделю, когда будешь проезжать здесь на обратном пути из Эль-Абака, освободи его…
– Положись на меня.
– Спасибо. И запомни: через неделю. Не раньше.
– Не волнуйся. Да пребудет с тобой Аллах!
Туарег ткнул пяткой в шею мехари, тот поднялся, остальные последовали за ним и не спеша удалились, исчезнув из виду за каменной грядой.
Только после этого юноша вернулся на свое место у входа в хайму. Его отец улыбнулся.
– Не переживай за него, – сказал он. – Он туарег, а на свете нет такого человека, который способен поймать туарега-одиночку в пустыне.
Абдуля эль-Кебира разбудили свет и тишина.
Через зарешеченное окно вливались потоки солнечного света, падая на длинные ряды книг и извлекая серебристые блики из латунной пепельницы, полной окурков. Но странное дело: день уже наступил, а со двора не доносилось ни звука. Он был уверен, что не играли и утром – как обычно, на рассвете.
От этой тишины ему сделалось не по себе. За столько лет он привык к жесткому военному укладу, к тому, что каждое его действие подчиняется спартанскому распорядку. И вот стоило ему вдруг столкнуться с нарушением данного распорядка: его не заставили вскочить с постели ровно в шесть, совершить туалет за полчаса, чтобы успеть до завтрака, – как им овладело необъяснимое беспокойство.
А тут еще эта тишина.
Именно гнетущая тишина во дворе, где в это время дня, пока солнце еще не начало припекать, вечно галдели солдаты, побудила его вскочить с кровати, натянуть брюки и подойти к окну.
Нигде ни души. Ни рядом с колодцем, ни на зубцах западного угла – единственной части стены, которая была отсюда видна.
– Эй! – крикнул он, испытывая легкую тревогу. – Что случилось? Куда все подевались?
Никакого ответа. Он позвал настойчивее, все с тем же результатом, и не на шутку перепугался.
«Меня бросили… – было первое, что пришло ему в голову. – Ушли и оставили здесь, взаперти, умирать от голода и жажды…»
Он кинулся к двери и с удивлением обнаружил, что она приоткрыта. Вышел во двор, и его ослепило яркое солнце, отражавшееся от белых стен, тысячи раз побеленных солдатами. Они день-деньской только тем и занимались, что вновь и вновь покрывали известью и без того чистые стены.
