Дин, еще будучи на положении «лежачего», начал разрабатывать мышцы — сперва с трудом, сцепив зубы и зеленея от напряжения, потом легче, но всегда подолгу, постепенно увеличивая нагрузку. Вставать он пытался задолго до того, как сняли лубки с ломаной ноги, а уж после ему и вовсе удержу не стало. Сначала он, прихрамывая, перемещался по пещере с моей помощью, периодически выбираясь на свежий воздух. Позднее на прогулки его стал сопровождать Ворх, и я частенько задерживалась у входа, наблюдая, как они дурачатся, устроив беготню вокруг сосен или возню в ближайшем сугробе.
Едва окрепнув, Дин взялся за тренировки всерьез, причем гонял себя нещадно, до седьмого пота, чередуя упражнения с долгим отмоканием в горячем источнике. Мои осторожные высказывания насчет преждевременности таких перегрузок он выслушивал, упрямо хмурясь, и вежливо напоминал, что лишнего времени у нас нет, а посему — «при всем уважении, но…» и так далее.
Впрочем, я не особенно вмешивалась: в конце концов, он и в самом деле восстанавливается с немыслимой быстротой… Только вот с его рукой я не знала уже, что и делать. От перелома даже следа не осталось, но мышцы упорно продолжали бастовать. Дотошно просмотрев на сто первый раз кости, суставы, сухожилия и прочие детали конструкции, просканировав попутно вдоль и поперек позвоночник и нервы, я могла поклясться чем угодно, что все в полном порядке, но толку-то…
Меня уже начали терзать смутные сомнения, и как-то под покровом ночи я коварно подобралась к ложу Дина с иголкой в безжалостных руках — и снова ноль на выходе! Никакой реакции на уколы не последовало, спящий не то что пальцем не шевельнул — ухом не повел, продолжал мирно и безмятежно сопеть в две дырочки, даже ресницы не дрогнули. С досады я чуть было не всадила иголку в него целиком (и уж не в руку, ясное дело!), но все-таки сдержалась и просто ушла из пещеры на свежий воздух. Там и дала выход эмоциям, швыряя в звенящую от мороза темноту обломки сосулек и камни, сопровождая сей высокоинтеллектуальный процесс крепкими выражениями — шепотом, зато почти не повторяясь.
Ни о каком сне и речи теперь быть не могло, так что я встретила хмурый зимний рассвет, сидя на камушке у входа с не менее хмурым лицом и все так же вдохновенно изливая душу, потому что успела устать и «снаряды» закончились, а искать их по темноте как-то не хотелось. Лишь когда стало совсем светло, я ушла в свою «норку» и проспала даже обед.
