Словом, я посвятил немало лет выработке социальных механизмов, препятствующих космическому озверению. Прежде всего, каждый участник «Триаксиона» имеет обширную личную информатеку, и каждый вечер кто-нибудь из нас, нарядившись в ритуальную мантию Электронного Жокея, программирует коллективные видеопросмотры и аудиопрослушивания. К тому же мы по очереди выбираем обеденное меню и разработали довольно сложную систему добровольного обмена официальных благ и привилегий на разнообразные личные одолжения.
И разумеется, мы постоянно репетируем, репетируем без конца, хотя каждый из нас в свое время блистал в Карнеги-холле! Мы делаем это и вместе, и по отдельности, а чтобы сие каждодневное занятие не обратилось в монотонную каторгу, я позаботился внести в него непредсказуемый игровой элемент.
Вернувшись на корабль, я первым делом открыл резную шкатулку из драгоценного дерева хикка, которой мы разжились на Клааааме, и достал из нее двенадцатигранную игральную кость из сверхупругой резины: на гранях кости обозначены наши имена, и тот, чья грань окажется наверху, получает дирижерскую палочку на время репетиции и волен выбрать репертуар по собственному вкусу.
Если говорить о моих личных пристрастиях, то я неравнодушен к идиосинкретическим аранжировкам Баха, Моцарта и Грига, питак) слабость к джазу середины двадцатого (начиная с Эллингтона, Бейси и Чарлза) и бесконечно восхищен африканцем Яаном Бико, сочинившим в начале двадцать первого неподражаемые скрипичные концерты в стиле Ухуру.
Что до Майры, та обожает мадригалы, барочную и древнюю кельтскую музыку, весьма высокого мнения о похоронных песнопениях арабского Востока и совершенно без ума от поп-музыки конца двадцатого. А интересы Рюба столь широки и эклектичны, что едва ли поддаются четкой классификации, но имя он себе сделал изощренными интерпретациями Бартока, Лирта, Шостаковича, Ростроповича и Элвиса Хейвела.
Пометавшись по репетиционному залу, игральная кость упокоилась у ног Майры, и та объявила вердикт:
— Опять твоя взяла, Рюб!
Рюб одарил нас улыбкой развратного херувима.
— Прекрасный выбор, госпожа Удача! Что ж, приступим?
Мы расселись по своим местам, включили пюпитры, и я тут же щелкнул тумблером, передавая палочку: теперь пюпитр Рюба стал ведущим, а мой и Майрин — ведомыми, и пока Рюб выбирал, что сыграть, наши дисплеи на время потемнели.
Большой концертный пюпитр Фрюера содержит в банках памяти более семидесяти миллионов музыкальных произведений и всякий раз, когда мы попадаем на Землю, автоматически обновляет информацию. С такими-то возможностями от Рюба можно ожидать чего угодно — от дурацкого Алеутопопа до непристойных средневековых мадригалов!
