Ночь на звезды истратилась шибко
За окошком кружилась в зеленеющем вальсе листва,
На щеках замерзала румянцем улыбка,
В подворотне глотки выли слова.
По стеклу прохромали потолстевшие сумерки.
И безумный поэт утверждал жуткой пригоршей слов:
— В наш огромный мир издалека несу мирки
Дробью сердца и брызгом мозгов!
Каждый думал: «Будет день и тогда я проснусь лицом
Гроб привычек сломает летаргический труп».
А безумный выл: — Пусть страницы улиц замуслятся
Пятерней пяти тысяч губ.
От задорного вздора лопались вен болты
И канализация жил.
Кто-то в небо луну раздраженную, желтую,
Словно с жолчью пузырь, уложил.
Он вопил: — Я хороший и юный
Рот слюною дымился, как решетка клоак…
И взбегал на череп, как демагог на трибуну
Полновесный товарищ кулак.
А потом, когда утренний день во весь рост свой сурово лег,
И вокруг забелело, как надевши белье,
На линейках телеграфных проволок
Еще стыла бемоль воробьев, —
Огляделись, и звонкие марши далече
С зубов сквозь утро нес озноб
И стало обидно, что у поэта рыдавшего речью
В ушах откровенно грязнó.
