— Пощади! — мрачно говорю я. — Папаша каждый день изображает у нас дома Пера Гюнта. Мне этого довольно.
Разговор зашел в тупик. Потому что, если дед прав, то никакой надежды у меня нет. Если человек год за годом остается таким же ребенком, то мне надо сдаться. Тело изменяется, а ты внутри навсегда остаешься таким же глупым… О Господи!
Это значит, что, когда нам стукнет по девяносто, мы будем сидеть на лавочке в парке, шлепать губами и скрипеть: «Старухи. Ха-ха-ха. Нижние юбки. Щиколотки. Старухи. Ха-ха-ха. Красивые очки для чтения. Надень сеточку на волосы. Старухи. Ха-ха-ха. Свою вставную челюсть не давай никому, кроме меня. Выплата пенсии. Старухи. Ха-ха-ха».
И т. д.
Даже подумать страшно, черт бы все это побрал.
И я получаю желтую карточку за то, что помянул черта и вообще за мрачные мысли.
Нет, это не в духе того новоиспеченного Адама, каким я хочу стать.
Я мысленно скидываю дедовы слова с крыши элеватора и гляжу, как они исчезают внизу. Воспользоваться ими я все равно не могу.
Передав трубку папаше, я делаю круг по Лёкке, чтобы избавиться от сомнений. Облачно, и над фьордом вспыхивают маленькие молнии. Но дождя нет. Я жму на педали, отказать себе в этой поездке я не могу. На Трондхеймсвейен велик заносит, я сворачиваю направо на Херслебс-гате и пересекаю Скоус Пласс. Библиотека кажется огромным кубом, лежащим на площади. Я задеваю пьяного, который, шатаясь, бредет к остановке трамвая. Еду по Нордре-гате, готовый преодолеть все колдобины и переехать через Грюнербруа. Но когда я взбираюсь на вершину холма и вижу элеватор в вечернем освещении, я испытываю шок.
Передо мной кадр из фильма ужасов!
Настоящее привидение!
Такого не ждешь в обычном городе обычной страны.
Я торможу так, что меня выносит с асфальта.
Велик летит по траве сам по себе, я — сам по себе.
На моей крыше элеватора какой-то человек поднимает к небу руки. Как будто кого-то приветствует.
Из-за плохого освещения я не вижу, стоит он ко мне лицом или спиной. Мне виден только его силуэт. Но он поднял руки и кого-то приветствует.
Совсем как я, обращаясь к Старикашке-Солнцу и поклоняясь ему, потому что оно такой крутой бог.
Я как будто вижу свое отражение.
Разница в том, что сейчас темно.
Солнца нет.
В эту минуту облака за чуваком расходятся, и в разрыве я вижу восходящую луну. Но кого, луну или солнце, уже сунувшее голову за горизонт, приветствует этот человек?
Или, быть может, меня?
Эта мысль сжимает мне сердце. У меня перехватывает дыхание.
