Так она рассудила про себя и без всякой волокиты спросила:
— Небось Серый нужен?
— Он, Шитиков, — подтвердил Корецкий.
— Никакого Шитикова не знаю, а Серый здесь. Водочки выпил и кочумает. Берите его, товарищи власть, устал он от вас бегать.
Похоже, Шитиков и вправду устал бегать от милиции. В оперативке значилось, что проходил он в Ростове по мелкому делу о трамвайной краже, украл чего-то по мелочи — стар стал, руки не те. И светило-то ему всего-ничего, да и привык он к колонии: там все же кормят три раза в день, спишь под одеялом. А ведь сбежал почему-то, умудрился…
Разбудили его, он и не сопротивлялся. Даже умиротворение некое на лице означилось: мол, конец моим мытарствам, отдохну, как человек. Пока на Петровку ехали — спал. А приехали, попросил Саблина:
— Вы меня, граждане начальники, сейчас допросите.
— Это можно, — согласился Саблин. — Только что вас допрашивать? Мы вас в Ростов этапируем, там и допросят, если надо будет. А мы вас о другом поспрошаем, коли не против.
— Это я-то? — возмутился Шитиков. — Да я с дорогой душой, Все скажу. Я ведь чего сбежал? По привычке. У них там в уборной решетка на окне оторвалась. Думаю, как не убечь? Ну и убег…
— По привычке и срок себе увеличили.
— Да что мне срок? Мне он в радость, срок этот. Шестьдесят восемь мне стукнуло, стар, как пень трухлявый. На что жить на воле? Пенсию вы мне платить не станете, не выслужил. Работать идти некуда, разве — сторожем ночным, да кто же меня с мильеном судимостей охранять социмущество взять вздумает. Идиетов нету. Так в колонии и дотяну. При кухне.
— А к Чернушину зачем шли?
— К Юркому? Думал, переночевать пустит.
— Вы его откуда знаете?
— Да-авно-о знаю, еще когда он в Одессе полицаями командовал. Только звали его тогда по-другому: Лобуда. А я ни нашим, ни румынам не служил, вором был, вором и в немецкую Одессу приехал, когда в ней еще румыны правили. Тут меня Колосков и взял — нынешний беговой конюх, а в те времена полицай у губернатора Алексяну. Ну, посадили меня, когда я комиссионный магазин очищал. Румыны тоже сажали за воровство, только Лобуда, присмотревшись ко мне, своей властью меня на свободу выпустил. «Не трусь, воряга, — сказал он мне, — румынам ты служить не будешь, в гестапо тебя не возьмут: мелковат. А я тебя и от высылки в Германию освобожу, и от тюряги. Мне служить будешь, если свое воровское мастерство не забыл».
— Ну и как служилось? — спросил Корецкий.
— Профессионально. Замки вскрывал, ключи от сейфов собственноручно подтачивал, обкрадывал те квартиры, которые официально нельзя было обчистить. Обокрал, например, полицмейстера Георгиану, когда он с женой в ресторане пировал, а горничная меня в дом впустила. Ну, я ее для вида так веревками обкрутил, что, как говорится, ни вздохнуть, ни охнуть. Вот и вынес все бриллианты, которые Георгиану у одесских ювелиров без отдачи занял, — серьги, брошки, запонки, портсигары. Все это горничной-стерве с ее любовником Лобудой досталось, ну а мне премия в марках, тоже не мелочь в те времена. Так и жилось мне, пока Лобуда не исчез из Одессы. Румыны с немцами на запад драпанули. Что же мне оставалось? В освобожденных городах нашим мастерам тоже неплохо жилось. Конечно, чуть что и — расстрел. Но опытные хлопчики на армию не жаловались: героев-бойцов обмануть куда легче, чем профессиональных ментов. Когда в Одессе они появились, перекочевал в Ростов, места привычные. Ну и налетел на Лобуду. Об этом забудь, сказал он мне, теперь иначе зовусь, запомни: Чернушин Серафим Петрович. Возьму, сказал, тебя в свою банду. Воровское мастерство твое помню. Думаю, пригодишься: замок вскрыть сумеешь. Раз сумел, два сумел, а в третий раз в колонию упекли на десять лет. Отсидел полсрока — бежал. Еще посадили. Пятнадцать вышло с отсиженными, только двух лет не досидел — амнистировали. Вернулся к родной профессии. Обжился, состарился, прошло время, о Чернушине ни слуху ни духу…
