II
Вдруг ему страшно захотелось поплавать. Он не выдержал и сказал об этом курице.
— Да что с тобой? спросила она. — Бездельничаешь, вот тебе блажь в голову и лезет! Неси-ка яйца или мурлычь, дурь-то и пройдет.
«Гадкий утенок»
Завтра пришло в Оденсе в своей традиционной манере. Высокая темная башня собора Святого Кнуда внезапно порозовела с восточной стороны под лучами восходящего солнца. Внизу в нефе солнечный свет упал на саван мученика, который оставался таким же безупречным, как в тот день, когда жена, омыв его слезами, положила туда. Свет также коснулся колонны Изабель, которая однажды затанцевала до смерти двенадцать мужчин за одну ночь, а затем поблек среди теней. Солнце вставало, и все призраки древнего места уходили в небытие.
Аистиные семьи вытянули шеи и с поджатыми под себя ногами полетели на реку завтракать лягушками. К тому времени день уже наступил. Солнечный свет согрел своим теплом весь городок, не считая бездонную пасть колокола и жалкие кельи психиатрической лечебницы, в которой не было окон. Вставшие пораньше жители уже подходили к окнам, открывали ставни и, прислушиваясь какое-то время, удовлетворенные возвращались назад к завтраку. Внизу за рекой царила тишина, церковный колокол молчал. Как гласила легенда, когда-то давно, когда Копенгаген был всего лишь рыбацкой деревней, а Оденсе городом, река сорвала колокол с церковной башни и затянула его в глубокую нору. С тех пор он звонил каждый раз только тогда, когда было суждено умереть какому-то выдающемуся человеку. Те, кто слышал его голос однажды, уже никогда не могли его забыть. Они каждое утро прислушивались, пытаясь уловить этот звон, что для них стало таким же обычным делом, как подъем и еда.
Сегодня было тем завтрашним днем, которого так ждал Ханс Кристиан Андерсен. Он открыл свои глаза вместе с аистами и какое-то время лежал, глядя на них. Почему прошлой ночью он уснул в большой кровати? Мальчик повернул голову в сторону храпящего Йоргенсена. Огненная боль пронзила его спину и плечи. Стон стал его приветствием наступающего дня.
— Где у тебя болит, сынок? — прошептала мать.
Ханс осторожно покрутил головой на подушке.
— Я не знаю. Везде.
— Лежи спокойно, я принесу тебе кофе.
Мальчик закрыл глаза, и боль постепенно начала отпускать. В его голове стала проявляться интересная мысль. Была ли эта новая идея для его кукольного театра или песня для мадам Гульдберг? Он не мог этого понять. Ну и пусть. Все это должно быть завтра, потому что сейчас у него болит голова. Завтра, все завтра.
