С этими словами он подтолкнул старика к столу, за которым тот обычно работал.
— Возьмите ваше перо, я мокну его в чернила. Теперь напишите ей, что вы мой очень хороший Друг…
Иверсен мягко положил руку на плечо Ханса Кристиана.
— Послушай, сынок. Кому я должен написать и зачем?
— О! Разве я не сказал вам! Все очень просто. Не знаю, почему я не подумал об этом раньше! — Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, а затем придвинул свой стул ближе к печатнику Усевшись на нем, как курица на насесте, обхватив костлявыми руками тощие ноги, он продолжил, весь сияя:
— Вы должны написать письмо, в котором представляете меня мадам Шелл. Сегодня вечером я отправляюсь в Копенгаген, а послезавтра уже смогу передать ей его. Тогда она немедленно найдет для меня место в балетной труппе театра, и я вступлю на дорогу славы!
Под стеклами очков глаза старика заморгали.
— Но, Ханс Кристиан, я не знаю этой дамы.
— О-о! — На секунду сияние погасло, но лишь на секунду. — Это ничего не значит. Прошлым летом вы печатали афиши для театральной труппы и все актеры говорили, что несколько раз видели мадам Шелл в театре, а некоторые из них даже говорили с ней! Я уверен, что это достаточная причина для письма.
— Ты мне нравишься, сынок, — произнес Иверсен, опуская перо в чернильницу. — Я бы с радостью тебе помог, если бы знал как. Актерское искусство — тяжелая профессия. Тебе она не понравится, я это знаю.
Он подвинулся и взял мальчика за его тонкую руку.
— Почему ты не хочешь остаться здесь и научиться какому-нибудь ремеслу? Я мог бы взять тебя к себе в магазин. Ты вскоре стал бы хорошим печатником и мог бы читать все мои книги. Тогда тебе не пришлось бы покидать твою мать и бабушку. Лучше останься, не надо отправляться так далеко.
Слезы мальчика начали капать в чернильницу. С трудом он произнес:
— Я знаю, это будет нелегко. Все, что чего-то стоит, не дается просто так. Стать знаменитым труднее всего. Сначала придется страдать и преодолевать много препятствий, только после этого приходит слава. Я знаю, я готов к трудностям.
Иверсен отпустил руку Ханса Кристиана и начал потирать подбородок медленными монотонными движениями. Это незатейливое действие помогало ему думать. На этот раз все было намного сложнее. Если бы дело касалось только чернил или шрифта…
— Я не могу оставаться в Оденсе, — говорил Ханс. По его щекам продолжали стекать слезы, которые падали на стол огромными каплями. — Здесь ко мне все относятся жестоко. Вряд ли в Копенгагене будет хуже. А что касается обучению ремеслу, это станет для меня ужасным грехом. Многие люди могут быть ремесленниками, но только не я.
